КРУГЛЫЙ СТОЛ: «Стратегия развития фармацевтической отрасли до 2020 года как отработка модели перехода российской экономики на инновационный сценарий развития»

Доброе утро! Я предлагаю начать наш круглый стол, тема которого — «Концепция развития фармацевтической отрасли до 2020 года». Его мы проводим совместно с нашими коллегами — с профильными департаментами Минпрома и с компанией «ХимРар», которая разрабатывает эту концепцию и в рамках этой разработки проводит, в том числе и с нами, ряд экспертных обсуждений с целевыми аудиториями.

Программа развития фармотрасли достаточно многофакторная, проблема со многими направлениями. Сегодня эта концепция будет представлена. Но сегодняшнее обсуждение я предлагаю ограничить вопросами развития научного сектора по направлению «Организация исследований и разработок, а также последующая коммерциализация полученных результатов»; причём не обязательно коммерциализация [это может быть], а просто передача тех или иных разработок на следующие ступени инновационного процесса. Дело в том, что Федеральное агентство по науке и образованию, совместно с которым мы всё это проводим, уже четыре года в рамках двух программ финансирует научные исследования по приоритетным направлениям, в том числе по живым системам (там есть проекты, которые как раз связаны и с фармпроизводством, и с научными исследованиями), но есть также и определённые проблемы с последующей передачей либо использованием полученных результатов. Об этом и хотелось поговорить.

Примерно за четыре года основные проблемы выявлены и хочется, чтобы участники круглого стола, которые тоже являются участниками тех программ, эти проблемы озвучили, предложили свои методы и решения, чтобы можно было это учесть в рамках, в том числе, подготовки и разработки механизмов реализации будущей стратегии. Я сейчас попрошу выступить Биленкину Инну Петровну, заместителя руководителя федерального агентства, со вступительным словом и задать нашу дискуссию, а потом перейдём к презентации программы. Спасибо.

Я очень удивлена, что мне дано первое слово, тем более, что для Федерального агентства по науке и инновациям РФ фармацевтическая промышленность, к сожалению, очень далека. Мы финансируем поисковые разработки и опытно-конструкторские работы в области живых систем. Хотя, если говорить об этом направлении, оно в деятельности агентства занимает фактически лидирующее место, поскольку только впрямую в программе это направление занимает 25% после нанотехнологий, но если взять работы по нанотехнологиям, то и среди них есть связанные с живыми системами. Это и импланты, и новые лекарства, новые материалы, которые также применяются в медицине. Поэтому, говоря об этих работах, основная трудность нашего агентства в том, что мы финансируем отдельные проекты, а ждут ли наших работ другие ведомства, ждёт ли их бизнес, сегодня это не загадка, но неочевидно.

Задачу сегодняшнего круглого стола я вижу в том, чтобы продумать пути и направления того, как ликвидировать этот разрыв между теми заделами, которые есть у наших учёных, у наших замечательных коллективов, и промышленностью, которая есть в стране; чтобы эти разработки, которые сегодня есть, быстрее и скорее доходили до потребителя, до больных людей; и чтобы наши больницы, наши поликлиники всё-таки пользовались не только зарубежной техникой и зарубежными препаратами, но и отечественными. Здесь я хочу отметить, что для этого есть все заделы. У нас очень хорошие сложились научные коллективы, это и в городе Новосибирске, это и на Дальнем Востоке, не говоря уже о Санкт-Петербурге и Москве. Поэтому я прошу сегодня обсудить этот важный вопрос, и надеюсь, что мы найдём решение в трудной проблеме, как научной мысли дойти до потребителя и найти своё достойное место.

Спасибо. Теперь с представлением собственно концепции развития фармотрасли я попросил бы выступить Цыба Сергея Анатольевича, руководителя департамента Минпромэнерго.

Наверное, надо начать с того, что очень приятно, что данное мероприятие мы проводим на базе Министерства образования и науки. От себя могу добавить, что интеграцию наших отношений с этим ведомством считаю приоритетной задачей, учитывая, что основным стратегическим направлением концепции развития фармацевтической отрасли выбран инновационный путь развития. Это отрасль, которая предполагает огромное количество взаимодействия как между федеральными органами исполнительной власти, так и между конкретными научно-исследовательскими научными центрами, университетами — нашей российской наукой — и выработкой уже каких-то конкретных финансовых инструментов, что позволит нам в этом развитии достаточно глубоко продвинуться. Абсолютно согласен с Инной Петровной в том, что сегодня существует некая пропасть, и достаточно глубокая, между фундаментальной наукой и непосредственно с тем моментом, когда конкретные разработки доходят до своего логического завершения и получаются готовые продукты, выходящие на рынок. В данном случае, учитывая, что у нас исторически сложился очень серьёзный научный потенциал (у нас очень сильные естественнонаучные школы, огромное количество профессиональных учёных в области химии, биологии и других наук, которые активно соединяются при создании любого фармацевтического продукта), я считаю, что задача сейчас с нашей стороны, чтобы в стратегию развития фармотрасли были заложены конкретные меры по её реализации в части инновационного развития.

Если в целом смотреть на саму концепцию (все вы её видели, она выставлена на сайте www.pharma2020.ru) как некий проект развития отрасли до 2020 года, который обсуждается сейчас как с фармсообществом, с общественными организациями, с научным сообществом, так и с представителями органов власти, законодательных органов, то два огромных блока есть — тактическая задача и стратегическая задача. Тактическая задача — инвестиционный цикл развития фармотрасли — предусматривает активное импортозамещение отечественными лекарственными средствами в ближайшие пять-семь лет. И стратегическая задача — это развитие инновационной отрасли, которая параллельно начинается с инвестиционным циклом развития и предусматривает в себе ряд механизмов и инструментов, чтобы дать толчок инновационному развитию.

Основная задача этого мероприятия и для меня лично — выслушать мнения специалистов в этой области, в первую очередь представителей науки, которые активно на фундаментальном уровне сейчас работают. И хотелось бы услышать, достаточно ли сейчас тех инструментов и механизмов, которые существуют в рамках Роснауки, в рамках Минобрнауки, или дополнительно нужно выработать какие-то конкретные меры, чтобы эту пропасть нам максимально сузить и действительно поддержать отраслевую прикладную науку конкретно с помощью государственного регулирования и финансовой подпитки, чтобы можно было перспективные разработки доводить до той фазы, когда бизнесу они уже будут крайне интересны, и, соответственно, он бы активно начал инвестировать в инновации собственные средства.

Мы можем разработать любой документ, как угодно его назвать — стратегия, концепция, но если мы не выработаем конкретных мер и механизмов, которые позволят нам действительно дать толчок инновационному развитию отрасли, то этот документ останется только на бумаге. Своей задачей я вижу активное взаимодействие со всеми органами исполнительной власти, которые этой проблематикой занимаются, в том числе и с финансовыми институтами. Если вы знаете, у нас есть уже определённые механизмы, и мне было бы интересно услышать, работают они или нет. Например, Венчурный фонд, который у нас создан, корпорация «Роснанотех», это и различные фонды, которые инвестируют деньги в начальные стадии разработок. Если кто-то работает с этими органами, [скажите,] достаточно ли сейчас этих инструментов, чтобы сказать, что инновационный цикл запущен и это принесёт через определённое время определённые плоды. Все мы знаем, что любые инновации, особенно в фармацевтике, связаны с достаточно серьёзными рисками, и поэтому роль государства здесь приобретает ключевое значение. Реальная поддержка государства должна быть обеспечена именно в этом секторе, чтобы, с одной стороны, снизить эти риски; с другой стороны, активно помочь нашему научному сообществу в разработке новых лекарственных препаратов.

Поставлены амбициозные задачи — к 2020 году иметь собственные инновационные продукты, которые хотелось бы, и для этого есть все возможности, чтобы такие продукты у нас появились. Если у кого-то есть опыт работы с подобными институтами, если кто-то уже сталкивался с этими финансовыми инструментами, было бы интересно узнать, есть ли какие-то минусы в этих инструментах, нужно ли что-то дорабатывать, нужно ли предлагать какие-то другие механизмы для того, чтобы государство активно помогало именно инновационным компаниям? В этом ключе было бы полезно услышать мнения наших коллег и потом уже все предложения, которые могли бы быть высказаны на этой площадке, учесть в разработке окончательного документа. Благодарю.

Спасибо. Я бы попросил Младенцева Андрея Леонидовича, заместителя руководителя Росздравнадзора.

Уважаемые коллеги! Росздравнадзор осуществляет свою контрольно-надзорную функцию уже на финальном этапе допуска лекарственных средств на рынок и их обращения. Мы участвуем в данном проекте фактически как члены рабочей группы, которая сегодня работает над стратегией развития России. Со своей стороны мы обещаем, что будем заниматься процессом инноваций не столько в области лекарственного обеспечения, сколько в области эффективности государственного регулирования. Поэтому в большей степени мы готовы слушать ваши замечания и предложения по тому, каким образом Росздравнадзор, Министерство здравоохранения и социального развития могут активно участвовать в процессе создания инновационных разработок, инновационных лекарственных средств, инновационных изделий медицинского назначения.

Хотелось бы отметить, что когда осуществляется процесс инноваций, неизвестно, насколько реальным, прикладным будет характер тех разработок, над которыми работают учёные. Поэтому государство должно принимать активное участие, потому что если сравнивать потенциал российских компаний с потенциалом иностранных инновационных компаний, то в наших российских компаниях не сформировалось в достаточном количестве денежных ресурсов, которые они могут на долгое время вложить в процесс инноваций. Здесь нужно с государством активно работать и организовывать процесс так, чтобы государство занимало активное участие, что совпадает с сегодняшней политикой. С другой стороны, хотелось бы также призвать участников данного совещания и всех тех, кто работает над этой темой, к более активному сотрудничеству с Роспатентом, потому что какие бы ни были идеи, какие бы ни были разработки, лучше их патентовать как в можно большем количестве. По своему опыту скажу, что когда мы в Росздравнадзоре получаем регистрационную документацию при регистрации лекарственных средств или изделий медицинского назначения, мы видим, что иностранные зарубежные компании в сравнении с российскими компаниями прикрыты большим количеством патентов, фактически, на всё. Мне хотелось бы здесь призвать к тому, чтобы российские компании или разработчики больше патентовали свои разработки хотя бы в России, а также впоследствии выходили бы за рубеж. Как член рабочей группы по развитию законодательства Министерства здравоохранения и социального развития ещё с конца прошлого века [отмечу, что] мы проделали большую работу, в том числе в вопросе создания такого понятия, как «контрактное производство». По сути дела, сейчас разработчики могут разрабатывать лекарственные средства и затем быть владельцами [при] регистрации, нанимая контрактное производство. Если раньше нужно было быть производителем полного цикла, сейчас допустимо чёткое разделение идеи от технического воплощения. Я считаю, что это некая новация Министерства здравоохранения и Росздравнадзора, которая призвана стимулировать инновационные разработки. В целом готовы активно принимать участие в этом процессе, а все предложения и замечания, которые будут высказаны, мы по возможности будем учитывать и работать над ними. Спасибо.

Спасибо. Прежде чем перейти к выступлениям уже участников программы, участников рынка, хотелось небольшую ремарку по регламенту.

У нас достаточно много выступающих записалось. Чтобы не сводить наш круглый стол к формату пленарного заседания, во-первых, докладчикам надо стараться говорить по сути и более кратко делать свой доклад, потом после каждого доклада можно будет задавать вопросы. Во-вторых, когда задаётся вопрос или высказываются какие-нибудь комментарии, желательно представляться, чтобы мы потом могли нормально расшифровать стенограмму и разослать участникам. Более того, по результатам работы круглого стола хочется сделать некое решение и список рекомендаций, который впоследствии можно будет использовать при разработке в том числе законодательных [инициатив]. [Развитие] этой ниши, к сожалению, тормозит [то, что] даже при наличии относительно неплохой законодательной базы вообще, очень проблемной представляется подзаконная часть — регламенты, инструкции и всё остальное, которая оставляет возможности для различных чтений тех или иных положений. В том числе [ввиду этой причины] проверяющие органы существенно понижают эффективность этого процесса.

Я бы попросил выступить Иващенко Андрея Александровича, руководителя «ХимРара».

Я являюсь руководителем Центра высоких технологий «ХимРар». У нас негосударственный центр, который объединяет несколько организаций, работающих в области разработки новых лекарств. Мы более пятнадцати лет этим занимаемся. К сожалению, в основном 99% наших клиентов — это западные фармацевтические и биотехнологические фирмы, которые заказывают всевозможные исследования. [Но] к счастью, основные силы, кто выполняют эти исследования, — это российские химики и биологи, которые не уехали на Запад, а работают в России. И мы с огромным энтузиазмом и радостью принимаем любые сигналы, которые поступают как от отечественных фармпроизводителей, так и от различных органов государственной власти, когда встаёт вопрос о том, что необходимо разрабатывать отечественные инновационные препараты. И возникшая общественная дискуссия относительно концепции развития фармацевтической отрасли, а именно инновационной модели развития до 2020 года, была нашими специалистами-экспертами воспринята с энтузиазмом, и мы активно принимаем участие в том общественном обсуждении, которое сейчас идёт и которое касается разработки концепции развития фармотрасли.

Я взял слайды с той концепции, которая сейчас вывешена на сайте www.pharma2020.ru, где заявлен инновационный сценарий развития фармотрасли. Весь нынешний российский рынок оценивается в 10 миллиардов долларов. В 2020 году этот рынок будет больше, экспертные оценки разные: оценка снизу — 30 миллиардов., оценка сверху — 60 миллиардов в зависимости от того, как там будут работать страховые системы медицины и прочие вещи, и насколько мы быстро подойдём к европейским стандартам потребления. Видно, что на сегодняшний день отечественные фармпроизводители занимают 20% [рынка], зарубежные — 80%. Но это полбеды. Вторая половина беды, что кроме инновационных лекарств достаточно много дженериков и бренд-дженериков зарубежных. Бренд-дженерики — это те же дженерики, только брендированные и стоящие в несколько раз дороже, чем дженерики. По сути дела, мы переплачиваем за западные бренды тех лекарств, которые вышли из-под патента. Идеальная картина (в этом вопросе мы согласны с профильным департаментом Минпромторговли), если бы как минимум 50% рынка было занято отечественными производителями, при этом под отечественным производителем понимается, как я думаю, локальный производитель. То есть неважно, кому принадлежат акции предприятия, важно, что производство находится на территории России, разработка — на территории России, создаются рабочие места, востребованы инженеры, востребованы высококвалифицированные рабочие. Конечно, эта ситуация возможна только в том случае, если в портфелях отечественных предприятий будет достаточное количество инновационных препаратов. Только на них они могут получать те прибыли, которые позволяют рефинансировать разработку последующих препаратов, так называемый инновационный цикл. Это тоже цифры из концепции, главное тут то, что это может произойти только в том случае, если к 2020 году будут разработаны примерно 150-200 инновационных отечественных препаратов — будут разработаны или будут находиться в портфеле локальных фирм. Вопрос встаёт, насколько это фантастическая задача реальна.

Представленная на обсуждение концепция стратегии, как было сказано, состоит из двух этапов. Первый этап тактический, это инвестиционная модель, или «автомобильная», направленная на импортозамещение. Второй этап — инновационный. По этапам здесь примерно разбиты эти 200 препаратов, которые должны были быть. Видно, что как минимум 40 будут покупкой лицензий уже разработанных не в России препаратов, а оставшаяся часть может быть инновационными препаратами. При этом, если мы говорим об инновационных препаратах, надо очень чётко договариваться о терминах, потому что на сегодняшний день под оригинальными препаратами понимается всё в России, включая дженерики с оригинальной торговой маркой. Надо более чётко говорить. Если мы говорим об оригинальных препаратах, то прежде всего это сильный инновационный препарат, когда субстанция находится под патентом. Это может быть либо первая терапевтическая индикация, либо последующая. Опять же, препараты могут быть первыми в своём классе, то есть с новым механизмом действия, или повторяющими этот механизм действия, но при этом являющимися инновационными вторыми, третьими в классе. Если говорить о слабой инновационности, это уже инновационность на уровне лекарственных форм, когда субстанция не под патентом, а патентуются готовые лекарственные формы или комбинаторное применение дженериков, которое даёт какой-то синергетический эффект, или только торговая марка запатентованная — бренд-дженерики и чистые дженерики, которые поступают из Индии и Китая.

Есть два вида препаратов — синтетические и биотехнологические. Вы это знаете хорошо. В биотехнологиях очень много инновационности — и на уровне самих готовых лекарственных форм, и на уровне производства. Если синтетическое вещество действует, то оно действует, и его воспроизвести достаточно легко, лишь бы не токсично было, то биотехнологические активные субстанции при масштабировании могут получаться неактивными. Там достаточно много инноваций на уровне готовых лекарственных форм и даже на уровне самого технологического процесса производства.

Почему говорится, что если у страны есть своя фармацевтическая промышленность и свои препараты, то, как правило, это индустриально развитая стана. Дело в том, что в лекарствах инновационный процесс самый длинный, самый рискованный и часто самый дорогой — разработка лекарств. Здесь приведены данные американского рынка, где разработка лекарств может занимать до 14 лет. При этом только одна из десяти молекул, показавших активность на доклинической стадии, доходит до стадии лекарства. Это статистика. Одна из десяти малых фирм, организованных на какие-то посевные деньги на основании разработки, доживёт до капитализации. Остальные обанкротятся.

Если посмотреть на продуктовый портфель фирмы Roche, какие разработки у них в 2006 году на каких этапах развития находились? Что отсюда видно? Отсюда видно, что фармфирмы берут уже активно после второй-третьей фазы проекта, когда лекарство, по сути дела, уже показало свою активность на человеке, хотя бы в первичных испытаниях. Второй важный момент, из ста проектов, которые тянет Roche, новых молекул — 57, дополнительных индикаций, когда уже было лекарство, но испытывается новое терапевтическое применение, — 55. Почти половина. Это тоже стандартная практика, получение инновационности, поиск новых терапевтических индикаторов. Мы эту «яму» на многих слайдах видим.

Как государству запустить отраслевой инновационный цикл? Не надо изобретать велосипед. Государство делает одно и то же — оно финансирует разработки до того этапа, с которого их может подхватывать бизнес. Так, по нашим представлениям, выглядит эта «яма» в финансировании науки в России . В лучшем случае государство доводит разработки даже не до клинических испытаний, а до уровня привычной активности молекул. Дальше должна пройти доклиника, первая и вторая фазы клиники, а отечественные фармпроизводители с радостью возьмут проекты, которые покажут свою эффективность на человеке, даже будут софинансировать клинические испытания. Пусть меня поправят представители фармпроизводителей, которые здесь присутствуют, будут финансировать испытания на третьей фазе и, конечно, внедрение и продвижение на рынок инновационных препаратов, в которых они очень заинтересованы. По нашим оценкам, по нашему опыту, это примерно пять-семь лет и примерно пять-десять миллионов долларов на один проект. Причём подчёркиваю, только один из десяти проектов будет успешным. Это грубые оценки, но до 50—100 миллионов долларов может доходить стоимость одного успешного проекта, учитывая, что девять других будут неуспешными.

Тут есть таблички и расчёты, показывающие, сколько на самом деле стоит разработка инновационного препарата. Вверху данные, взятые в FDA [ред. — управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов в США], столбцы — это фазы разработки, а строчки — разные параметры.

Одна из строчек, которая суммируется в верхней таблице, это [затраты —] 800 миллионов долларов, года — это 14 лет, и количество проектов: в стадии discovery — 75 проектов, на преклинике — 10 проектов, потом 5, 6,5 и только один проект выходит на рынок. Это first-in-class разработка. Если воспроизводить то же самое, один к одному в России, по нашим оценкам, это будет в районе 60 миллионов долларов и займёт примерно девять лет. За счёт чего экономия? Во-первых, себестоимость человека-года на сегодняшний день примерно в пять раз меньше, чем в США, и в два-три раза меньше, чем в Европе. Во-вторых, гораздо ниже требования к количеству пациентов на разных этапах клинических испытаний. Это тоже экономит средства на проект.

Если говорить о сравнивании затрат в России на разработки first-in-class и next-in-class (то есть когда разработка идёт не по-новому механизму действия, а препарат делается уже по протоптанной дорожке; к примеру, first-in-class — это «Виагра», next-in-class — «Сиалис», «Левитра»), то здесь за счёт того успешность, что надо меньше проектов [финансировать] на начальных этапах. На второй табличке снизу видно, что всего 15 проектов достаточно начать, чтобы был один проект в конце. Это примерно 15 миллионов долларов и где-то пять-шесть лет занимает разработка такого next-in-class препарата. Это оценки очень грубые, которые следуют, в том числе, и из нашего опыта работы. Здесь на графике условно обозначены возможные источники инновационных препаратов: по оси Y отложено время, когда они могут быть доступны; по оси X — деньги, которые надо тратить примерно на один препарат.

Если делать новые готовые лекарственные формы, в том числе с использованием нанобиотехнологий, пролонгированные, с улучшенной системой доставки, можно достаточно быстро — через два, три, четыре года — получать инновационные препараты на основе дженериковых субстанций, и стоить это будет, по нашим оценкам, до 10 миллионов долларов.

Дополнительные индикации тоже достаточно эффективные. Тоже эффективный подход, когда вы берёте какое-то старое лекарство, изучаете его механизм действия на основе биомишеней, выдвигаете гипотезу о каких-то новых терапевтических областях, испытываете в этих областях, патентуете такое применение. Это тоже где-то до 10 миллионов долларов, и в течение пяти лет можно такие лекарства получать.

Понятно, что лицензирование иностранных лекарственных препаратов — самое быстрое, и многие наши фармпроизводители по этому пути уже пошли. В среднем лицензия стоит в районе 10 миллионов долларов, до 50-ти может, и в течение года-двух такие лицензии покупать. А дальше идут инновационные вещи — next class препараты, наши оценки — пять-шесть лет и first-in-class — до десяти лет. Стоимость, вы видите, до 100 миллионов долларов, [причём это] вся стоимость разработки препарата с учётом всех неудач, которые придётся терпеть, и проектов, которые обанкротятся в течение разработки.

Встаёт вопрос, достаточно ли тех инструментов, которые государство в последние годы создаёт, чтобы эту яму заполнять. Это классический график финансирования инновационного развития, из учебников. Обычно первые, кто финансируют любые идеи, — это три F: друзья, семья и игроки (корректно) [ред. — в оригинальной трактовке под тремя F подразумеваются друзья (friends), семья (family) и глупцы (fools)]. Дальше выступают посевные и ангельские фонды, которые подхватывают те стартапы, которые намечаются, вернее, даже создают эти стартапы — малые формы, фирмы. Эти малые формы развиваются, их подхватывают венчурные фонды, которые их уже доводят либо до биржи, либо до продажи стратегическим инвесторам. Сейчас создана РВК — Российская венчурная компания, [и благодаря ей] на рынок венчурных денег в России действительно вливается около миллиарда долларов в год. Но проблема с живыми системами в том, что нет фирм-стартапов, которые этот венчурный фонд мог бы финансировать, — это первая проблема. Вторая проблема, как сказала управляющий партнёр «Дельта-Капитала», что в России нет необходимости инвестировать в инновации, потому что много обычных мест в индустрии и сервисе, где, просто наведя порядок, можно получить капитализацию в пять раз. Это естественное ограничение и наш опыт, а мы общаемся с различными венчурными фондами, которые склонны финансировать проекты, которые уже есть, фирмы. Уже есть первые продажи, и они хотят влить деньги, чтобы эти продажи в 5-10 раз выросли. Однако о том, чтобы финансировать разработку или даже фирму, у которой есть разработка, но которой надо пройти вторую-третью фазы клинических испытаний, речь пока не идёт. Сейчас есть первые сигналы, что РВК начинает обсуждать вопрос о создании посевных фондов, но как это будет, когда это будет, вопрос остаётся.

Создание венчурной корпорации — это засыпание ямы со стороны бизнеса. Но стоит также задача засыпания этой ямы [со стороны государства]. Правительства развитых стран её сейчас решают путём создания интегрированных программ [стимулирования бизнеса, стремясь к тому], чтобы именно их бизнесы запатентовали какую-то технологию, которая вырастает из расшифровки геномов человека и микроорганизмов. Создаются специальные программы, в частности известная программа Roadmap, куда только в 2006 году было инвестировано два миллиарда долларов. Эта горизонтальная программа, охватывающая все ведомства, направлена именно на коммерциализацию разработок, проистекающих из расшифровки генома. Здесь видно, что в других странах действуют аналогичные программы. Россия пока не имеет никакой программы сквозной, я имею в виду с точки зрения государства, направленной на финансирование возможной коммерциализации и технологизации того, что даёт расшифровка геномов человека и микроорганизмов.

Следующий инструмент, который был заявлен, но пока не работает, это создание центров передачи технологий вокруг университетских центров. Если посмотреть, все инновации в передовых странах всегда развивались вокруг университетов. Для того чтобы была инновационность, нужны два элемента — предпринимательская энергия и новые знания. По определению у молодёжи предпринимательской энергии гораздо больше, потому что ей надо выходить в жизнь, расталкивать локтями представителей старших поколений, поэтому она просто априорно более инновационная.

Мы видим, что уже создаются первые бизнес-инкубаторы. Но, по нашим представлениям, их финансирование должно быть более массовым и должно носить отраслевой характер. Вокруг тех вузов, где изучается биология и химия, должны создаваться бизнес-инкубаторы, специально нацеленные на фармацевтику. Это всё можно обобщить тем, что на сегодняшний день существует огромная нехватка посевных форм финансирования, особенно в области разработки лекарств как наиболее длинном и рискованном процессе. Для того чтобы было 200 лекарств, сейчас должно возникнуть 2 000 малых предприятий. Вот очень простая метрика в области живых систем. Важно, чтобы посевные формы финансирования не просто отдали деньги и забыли (как работают многие венчурные фонды), а чтобы совместно с изобретателями и молодыми антрепренёрами работали по организации фирмы, по поддержке и развитию этой фирмы и т.д., что у нас в стране пока находится на близком к нулю уровне.

Ещё один интересный инструмент, который, как нам кажется, не используется, — создание корпоративных венчурных фондов. О чём идёт речь? Фармпроизводители лучше других понимают, что им надо делать инновационный портфель. Они начинают потихоньку инвестировать в какие-то признаки инновационности своих препаратов и в инновационные препараты. Каждому доллару, который они вкладывают, или рублю государство могло бы добавлять ещё рубль, это принятая практика. Чем лучше корпоративные венчурные фонды? Они ждут гораздо дольше. Если обычный венчурный фонд хочет через пять лет выйти, то корпоративный может ждать до семи лет. Даже когда проект неудачный, корпоративный венчурный фонд элементы этого проекта не забывает, как обычный венчурный фонд, а перебирает в новый проект, более рационально использует создающиеся активы.

По нашему опыту все проблемы российской фармотрасли от глобализации: снизу давят дешёвые китайские и индийские конкуренты, сверху давят инновационные фирмы развитых стран. Но та же самая глобализация может значительно облегчить запуск инновационного цикла развития, поскольку не надо воспроизводить все «-омики», через которые прошли западные life sciences за последние десятилетия. Не надо этого повторять, большинство этих технологий коммерчески доступны, то есть надо их осваивать, и с этого уровня стартовать в своей работе дальше. Но освоение их — technology transfer — это отдельное направление. Здесь практика Петра I, опыт Китая по возвращению своих соотечественников, которые уехали и обучились на Западе, могли бы очень сильно помочь. По нашим наблюдениям, возвращающийся человек, имея опыт работы в западной индустриальной науке, буквально в течение двух-трёх лет организует вокруг себя лабораторию из 10-15 человек, которые в области разработки новых лекарств могут работать на том же уровне, как в Америке или в Англии.

Спасибо за внимание.

Спасибо. К вопросу о «яме». Здесь говорилось, что венчурные фонды подхватывают уже как минимум институализированные проекты. А у нас, к сожалению, в этом секторе вся наука, которую надо подхватывать, сосредоточена либо в институтах Академии наук, либо в РАМНовских институтах, немного есть в высших учебных заведениях — но в принципе, всё это госучреждения. Есть единичный пример — [совместный проект] НИИ генетики, который является ФГУПом, и «Биопроцесса», Роснаука финансирует этот почти мегапроект, там 25 миллионов долларов на создание линейки лекарств. Но [таких примеров, повторяю,] единицы. Другие госучреждения, в принципе, очень ограничены в своих возможностях по коммерциализации результатов.

Я бы попросил Гинцбурга Александра Леонидовича, директора РАМНовского института, рассказать, есть ли возможности коммерческого применения разработок, какие направления и продукты более успешны, какие сложности существуют.

Спасибо, Александр Игоревич. Я, честно говоря, не думал, что мне надо выступать. К тому же вы уже сказали о тех сложностях, которые у нас есть. Я готов их более детально продемонстрировать в этой аудитории, хотя все присутствующие являются профессионалами и прекрасно в этих проблемах ориентируются.

Сложность, как вы правильно отметили, в том, что в силу исторических особенностей развития нашей страны вся интеллектуальная собственность сосредоточена в государственном секторе, то есть в научно-исследовательских институтах. А для того чтобы тот процесс, о котором мы сегодня говорим, начался, реально заработал, необходимо, чтобы интеллектуальная собственность взаимодействовала с частным капиталом. Законодательной возможности для этого в настоящее время в стране не существует. В то же самое время, чтобы не изобретать, как сегодня правильно коллега говорил, велосипед и порох, надо всё-таки использовать старый добрый принцип, который гласит о том, что дороги надо делать там, где уже есть тропинки.

Такая тропинка в той проблеме, которую мы сейчас обсуждаем, с моей точки зрения, существует. Редко найдётся научно-исследовательский институт, при котором не существует так называемых спиновых предприятий. Их образуют, как правило, те инициативные сотрудники, о которых сегодня шла речь, которые, разработав новую технологию, новые соединения, запатентовали их [с помощью] всяких «серых» схем. Соответственно, интеллектуальную собственность [государство теряет], все это прекрасно знают, всё это существует. Чтобы тот процесс, о котором мы говорим, заработал, надо эти «серые» схемы узаконить, иначе все мы будем заниматься изобретением пороха, велосипеда и прочих хорошо известных вещей. Пока этот процесс не будет узаконен, передача интеллектуальной собственности (не в виде торговли патентами, о чём сейчас готовится закон) совершенно бессмысленна, причём не только с моей точки зрения.

Наверное, многие помнят недавнее обсуждение на совместном заседании комитета Госдумы и соответствующего профильного комитета Совета Федерации, когда по поводу концепции этого закона о передаче интеллектуальной собственности все эксперты высказались совершенно отрицательно. Её ни в коем случае нельзя продавать государству. А должны [позволить] передавать малым спиновым предприятиям в качестве вклада, соответственно, государственных учреждений в капитал этих малых предприятий.

Совершенно правильная тенденция сейчас существует в государстве по созданию госкорпораций, которые должны заниматься не конкретными проектами, не поиском изобретателей или их финансированием, — это не их задача; а должны заниматься покупкой акций или же самих фирм, капитализацией тех фирм, которые имеют в своём багаже реальные эффективные разработки. Тогда в стране этот процесс можно наладить в течение двух-трёх лет. И не надо никаких других очень сильных организационных моментов, кроме [нескольких] законодательных вещей.

Спасибо.

Спасибо. Александр Леонидович, можно вопрос? Вы сказали «спиновая организация».

От слова «спин» [ред. — англ. spin-off — отделившаяся от материнского учреждения компания, нацеленная на коммерциализацию научно-технической разработки].

Но по действующему законодательству, насколько я понимаю, основать её при госучреждении невозможно.

Я про это и говорю. Просто в принципе невозможно. Они существуют как арендаторы, но они не должны существовать как арендаторы. Они должны быть совместной структурой. Государство в лице госучреждений должно иметь свою долю.

Речь идёт о том, что некое госучреждение может само учреждать эти предприятия.

Не некое, а научно-исследовательский институт, относящийся к большой Академии, в первую очередь, или же к другим государственным академиям.

Пользуясь случаем, хочу спросить мнение эксперта в этой области. Как вы считаете (и у Андрея Александровича прозвучало в докладе), опыт развития инновационного сектора вокруг университетских клиник, вокруг профильных университетов и медицинских академий, которые имеют уже в своём активе небольшие исследовательские лаборатории, которые поддерживают в данном случае наш бизнес, в нашей стране имеет какие-то перспективы?

Безусловно, перспективы есть. Но почему именно университетские [центры]? Потому что берётся западная модель. А западная потому, что в период кризиса американской экономики 1930-х годах выход из него с сохранением научного потенциала состоял в том, что земля была передана университетам в безвозмездное пользование. Такова американская модель.

Я ничего не имею против того, чтобы использовать американский опыт, создавать при университетах, — это надо создавать; но при этом не надо забывать, что у нас историческое развитие немного другое было. У нас с университетами вроде всегда было хорошо. У нас были сильны в первую очередь научно-исследовательские институты, которые, фактически, выполняют ту же самую роль, что и американские университеты. Многие научно-исследовательские институты. Одно другому не противоречит. [Но не надо] копировать, переносить одну систему из одной страны в другую, не приспосабливая её к тем историческим условиям развития, которые были в течение семидесяти-восьмидесяти лет.

[В отношении] чисто академических учреждений, которые находятся на сметном финансировании, есть определённая логика в позиции Минфина, когда идут некие запреты на их занятие коммерческой деятельностью.

Но сейчас существует такой механизм, как создание автономных некоммерческих организаций совместно с каким-то бизнесом. Эти автономные некоммерческие организации не находятся на сметном финансировании и как раз могут являться этим мостиком между академической наукой, уводить туда прикладные разработки с какими-то рисками, взаимодействовать с бизнесом при условии адекватной защиты от рейдерских атак.

Такие механизмы для вашего института рассматриваются? Или вы считаете, что малые предприятия должны быть только при самом госучреждении?

Я не готов сейчас проанализировать финансовые и юридические за и против. Но я повторяю, согласно английской мудрости, дороги надо делать там, где существуют тропинки. Если вы спросите любого директора академического института, который сохранился, каждый ответит, что он сохранился в тот период, когда не платили зарплату, давно это было, но эти времена были, и мы их прошли. Кадровый потенциал таких институтов сохранён только за счёт наличия таких малых предприятий. Они уже существуют. Я почему о них говорю? Не потому что они прекрасные, идеальные, — они просто существуют и производят реальную интеллектуальную собственность, в которую можно инвестировать деньги. Там существует определённая конкуренция. Только весь этот процесс надо узаконить, если мы хотим в кратчайший срок получить на уровне государства искомый результат. Я про это говорил. Я не говорю, что другие формы невозможны, — они возможны, только это уже существует, и это надо взять и немного узаконить, и будет оно работать во благо государства очень хорошо.

Спасибо.

Я бы хотел добавить, что на самом деле важно. Те разработки, которые делают за средства бюджета, кому они принадлежат?

Если государство решит, что они принадлежат разработчику, который обязуется потом при необходимости предоставить неэксклюзивную лицензию для нужд государства, тогда эти процессы везде пойдут. Когда ФАНИ начинало несколько лет назад раздавать первые гранты, исходили именно из этого, но потом поменяли ситуацию и сказали, что государство должно патентовать вместе с разработчиком. Это ставит крест полностью на инновационном процессе, потому что если я, разработчик, получивший грант, сделал на софинансировании какую-то разработку, у меня в патентообладателях государство, что я могу с этим патентом сделать? Ничего, кроме как повесить на стенку. Ни продать его, ни лицензию по нему оформить, ни дальше развивать эту интеллектуальную собственность в направлении коммерциализации я не могу. Куда мне технически идти? К государству? С кем договариваться, как договариваться и сколько это по времени будет происходить, что я хочу дальше сделать с этим патентом?

В Министерстве образования и науки, в Роснауке есть мнение о том, что все разработки, которые финансируются, принадлежат исполнителю. К сожалению, мы сталкиваемся с тем, что в разработках в сфере здоровья человека и обороны нам не разрешают это делать. Здесь вопрос не в том, чего хочет заказчик, а [в том, что] мы действуем в рамках законодательного поля.

Надо тогда эти вопросы вынести, иначе не будет инновационного развития в области здравоохранения.

У Роснауки нет таких рычагов, чтобы это запретить.

Я хотел дополнить к сказанному Андреем Александровичем, Сергеем Анатольевичем и Инной Петровной. У нас зачастую одной и той же разработкой занимается десять коллективов и, соответственно, грант получает не лучший претендент на эту разработку. Я хотел выразить благодарность организаторам этого круглого стола. Его нужно было организовать вчера. Это сделано своевременно. В этом плане, может, объединить десять коллективов, которые занимаются одной и той же разработкой и направить в одно русло, чтобы совместно они создали конкретный продукт.

Мы как участники некого информационного процесса по обслуживанию федеральной целевой программы четыре года боремся с терминологией гранта. Дело в том, что гранты на исследования выдают различные фонды, а Роснаука в рамках программы гранты не выдаёт. После оценки заявки (заявка оценивается комплексно) заключается контракт с последующей возможной коммерциализацией. Это не пять групп учёных, которые занимаются исследованиями. Есть и такие проекты, там рейтинговые, они могут быть.

Минобрнаукой была сделана большая ошибка в начале этого пути. Не был произведён анализ того, что сделано до этого стартапа, пока началась министерская программа, и получилось так, что Минобрнауки закупило те технологии, которые уже были созданы 20—30 лет назад.

Понятно. Следующий Даниленко Валерий Николаевич.

Я заведую отделом постгеномной биотехнологии в Институте общей генетики, но я хочу поделиться с присутствующими тем опытом работы, которые имел не наш институт, а более широко — Академия наук в лице инициативной рабочей группы, которая уже функционирует уже полтора года, обозначить те проблемы, с которыми мы столкнулись в этой области в Академии наук, и пути решения, которые мы нашли и по которым идём.

Полтора-два года назад под эгидой Анатолия Ивановича Григорьева, тогда академика-секретаря биологического отделения, сейчас вице-президента РАН, была сформирована рабочая группа в этом направлении совместно с Медицинской академией и Академией сельскохозяйственных наук. Координаторами этого направления являются три вице-президента, в том числе присутствующий здесь академик [РАМН] Гинцбург. Когда мы начали вникать в вопросы возможности создания новых лекарств, возможности организации производства уже существующих дженериков на базе тех продуктов и технологий, которые разрабатывались в Академии наук, мы в первую очередь столкнулись с системными проблемами. Я не буду говорить обо всех проблемах, которые здесь уже обсуждались и которые реально существуют.

Первая системная проблема состоит в том, что отсутствовала концепция развития фармацевтической науки и промышленности. Как следствие этого при нашем взаимодействии с различными ведомствами, в частности с Минпромом, Минобрнауки, Минздравом и т.д., была полная полная дезинтеграция, никакого взаимодействия между этими ведомствами.

Вторая системная проблема, которая существовала, это также отсутствие какой-то координации и интеграции этих исследований и в рамках Академии наук.

Следующий вопрос, который мы подняли, третья проблема, с которой мы столкнулись, в области создания новых лекарств при анализе прохождения определённых проектов и их реализации, состояла в том, что в тех функционирующих фондах и программах, в частности, в Роснауке и в фонде Бортника, отсутствовали специалисты, которые могли бы адекватно оценить процесс создания и продвижения новых лекарств. Это не ошибка, это беда этих фондов. Просто таких специалистов у нас очень мало.

Что мы сделали за это время? Во-первых, было принято решение об отборе проектов реальных продуктов по направлению новых лекарств в рамках трёх академий наук. Для этого было сформировано экспертное сообщество независимое и проведён отбор более 240 проектов, осуществлена экспертиза этих проектов. 90 проектов из 240 мы предполагаем озвучить на следующей неделе, на организованном нами симпозиуме, который называется «Результаты фундаментальных и прикладных исследований для создания новых лекарственных средств», провести их дополнительную экспертизу, и эти проекты составят тот пул, на основе которого мы можем формировать определённые крупные программы или проекты для различных ведомств.

Самая главная проблема, с которой мы столкнулись, это отсутствие собственно заказчика, отсутствие хозяина, отсутствие большой фармы, которая была бы заинтересована в потреблении этих продуктов и этих новых технологий. Значительную часть усилий мы потратили на то, чтобы установить контакты, в том числе с Минпромом (тогда Минпромэнерго, а сейчас Минпромторговли), Минздравом и другими ведомствами. Мы обращались и взаимодействовали со всеми доступными нам структурами, включая вице-премьеров, курирующих различные области. Понимание было совершенно чёткое и ясное, что на уровне отдельных министерств, ведомств и министров решить проблему такой координации и относительно быстрого продвижения и успешного развития фармацевтической науки и промышленности невозможно. Для этого нужен лидер, как в области науки, так и лидер, который бы в лице большой фармы или в лице кого-то в правительстве этим начал заниматься.

Первая наша попытка по созданию крупной фармацевтической компании (вторая в России уже, первая была предпринята ещё вице-премьером Клебановым, она тогда неудачно закончилась) была предпринята Минпромэнерго по указанию и распоряжение президента Путина о создании структуры, которая бы обеспечила биологическую и лекарственную безопасность страны. Она также завершилась ничем. На сегодняшний день то, что мы видим в этом зале вместе Инну Петровну и Сергея Анатольевича, — это хороший, на наш взгляд, символ и показатель, что эта системная проблема отсутствия взаимодействия в рамках правительства решается и приведёт к позитивным результатам. Есть основания думать, что большая фарма и в России будет сформирована. Без наличия таких крупных фармацевтических компаний, аналогов которых и близко у нас в России сейчас нет, серьёзно думать о том, что мы можем создать до 2020 года десяток или несколько инновационных препаратов, не приходится.

Что же мы имеем в академиях наук — РАН, РАМН, что дало бы основания считать, что мы можем и готовы участвовать в этом проекте инновационного создания лекарств и конкурировать на мировом уровне? Это мы можем увидеть 9, 10 и 11 июня, придя на наш симпозиум и заслушав ряд проектов. Там не доклады будут, а будут рассматриваться и обсуждаться конкретные проекты, которые в последующем мы планируем в той или иной форме в зависимости от степени их готовности реализовать. На сегодняшний день у нас и имеются, и сформированы совместно с нашими химиками в РАН определённые инфраструктуры, которые позволяют совместно разрабатывать определённые продукты. Это так называемые консорциумы, которых существуют на сегодняшний день по трём направлениям.

Первое то, что создали наши коллеги-химики с Центром в Черноголовке, был реализован консорциум на сегодняшний день уже в рамках автономной некоммерческой организации «Архимед», объединяющей восемь академических институтов. Создание такой структуры было основано на понимании практически всеми директорами [институтов] Академии наук, которые в этом участвуют, что невозможно использовать созданную интеллектуальную собственность для дальнейшего её инновационного продвижения, — [это затруднено и на уровне] институтов, и законодательство соответствующее отсутствует, как Александр Леонидович об этом говорил, и мы все знаем. Поэтому была разработана определённая схема, о которой здесь уже говорили, продвижения этих препаратов и лекарств на рынок, а рынком и заказчиком мы видим Роспром в лице крупных фармацевтических компаний, которые по поручению правительства, а именно Минздравсоцразвития, и президента должны быть сформированы.

Второй консорциум по биомишеням — направленному поиску лекарств, который был сформирован на базе ряда институтов Академии наук и Московского университета, включает специалистов различных областей — от химиков, биологов, медиков, биоинформатиков и до тех, кто занимается предклиническими испытаниями конкретных продуктов. В данном случае речь идёт, в первую очередь, об ингибиторах протеинкиназ и других биомишеней.

Третий консорциум по туберкулёзу [создан] по примеру «Архимеда». Мы планируем создавать и в области биологии такие же некоммерческие автономные организации и другие соответствующие структуры, которые нам более плотно и конкретно позволяли бы взаимодействовать и с фармацевтическими компаниями, и с существующими средними небольшими, которые интересуются созданием новых лекарств, и с потенциальными крупными [инвесторами].

В целом, мы надеемся, что тот разрыв, та яма, которую мы видели между фундаментальной наукой и внедрением, при развитии событий, которые существуют сегодня, начались совсем недавно [если они] будут иметь какую-то динамику, если это будет происходить, то этот разрыв за относительно короткий период времени может быть уменьшен по определённым направлениям, если не ликвидирован.

Благодарю за внимание.

Спасибо. Вопрос, пожалуйста.

Во всех фармацевтических компаниях существуют планы развития на 5, 10 и 15 лет по формированию продуктовых портфелей. Когда вы говорите о создании с институтами Академии наук неких консорциумов и неких образований, анализировали ли вы то, чем вы будете заниматься, насколько это подходит фармацевтическим компаниям с точки зрения перспективного развития?

Мы исходили из нашего опыта работы и наших взаимодействий в рамках европейских консорциумов — FP6, FP7, а также опыта коллег из Канады и США, с которыми мы работаем, адаптировав его к той ситуации, которая у нас есть. Те компании, которые у нас имеются в области создания новых лекарств, — это «ХимРар», «Асинэкс», ChemBridge — это на сегодняшний день не наши потенциальные заказчики, это могут быть наши партнёры для большой фармы. Если произойдёт так, что сформированного заказчика, нужного большой фарме, в России не будет, мы будем взаимодействовать со средними и крупными фармацевтическими западными компаниями, но на условиях, чтобы основная часть исследовательских работ каким-то образом продолжалась на территории России. Мы абсолютно чётко понимаем, что фармацевтическая наука и связанная с ней наука абсолютно вряд ли будет нужна России, если у неё не будет крупных фармацевтических компаний, заинтересованных в этом продукте. Эти компании могут быть частно-государственными, а также с участием иностранного капитала.

В рамках темы обсуждения нашего круглого стола — стратегии, мне кажется, что нам необходимо создать российское фармацевтическое сообщество, куда войдут производители, разработчики и финансисты, как это сделано в Европе. Тогда всё можно, как сказал последний докладчик, замкнуть на определённый совет, который будет то ли при Минздраве, то ли при правительстве, и это сообщество будет генерировать все идеи совету, который будет представлять Минздрав или правительство. Спасибо.

Спасибо.

Разрешите вопрос к Валерию Николаевичу. Вы сказали по поводу 90 проектов, которые отобрали из 240 и которые будут на следующей неделе презентованы в рамках совещания в РАН. А как Академия наук собирается финансировать эти проекты?

Симпозиум — очередной этап ещё экспертного отбора. Конечно, не все 90 проектов, которые мы заслушаем и обсудим, будут продвигаться на финансирование, но в зависимости от степени подготовки проектов мы планируем продвижение отобранных проектов по нескольким направлениям. Первое — возможное проектное финансирование, которое ожидается и в Академии наук, которое планируется со следующего года. Второе — у нас есть определённое соглашение с Российским фондом фундаментальных исследований и Фондом Бортника, что некоторые отобранные проекты будут поданы на конкурс. Конечно, проходить далее с условиями конкурса, но уже при нашем сопровождении, поддержке не в плане принятия их, а в плане дальнейшего продвижения. Мы надеемся на определённое участие и обсуждаем это и в программах Минздрава, в том числе по биобезопасности. Надеемся, что, может, и Минпром возьмёт наиболее продвинутые и крупные проекты в первую очередь для своего рассмотрения при формировании программы.

По поводу автономной организации. Как мне кажется, что Минпром, что Роснаука не являются непосредственными потребителями, заказчиками, они являются бенефициарами. Их интерес в том, чтобы конкретный сегмент высокотехнологичного рынка нормально развивался. По сути, ваши разработки, которые софинансирует либо Роснаука, либо Минпром, своим финансированием снижает риск, чтобы потом большая фарма это забрала. Кода семь или восемь академических институтов создают автономную некоммерческую организацию, чтобы туда вывести авторские права на эту разработку, это, наверное, чтобы от этого лица продавать её? Или для чего это создаётся? И как потом эти восемь институтов собираются продавать, за какие деньги? И как делить прибыль?

Да, они создаются для того, чтобы каким-то образом можно было реализовывать инновационный процесс. Конечно, они создаются уже при наличии того, что есть какие-то конкретные потребители этого продукта в лице фармацевтических компаний, российских или западных. Иначе нет смысла в этом. Но деталями самого механизма дальнейшего, пока не будут отлажены все законодательные вещи, делиться никто не будет.

Либо никто не понимает, что там заложено.

То, что я знаю и вижу, это происходит с серьёзной проработкой юристов на максимально возможном уровне в соответствии с тем законодательством, которое существует, с пониманием того, чтобы не было никаких проблем. Эти схемы детально уже в некоторых местах независимо (мы объединились) прорабатываются. [Вопрос в том,] как это сделать в существующих условиях уставов академий наук, в нашем конкретном случае в области фармацевтики, и нового законодательства по интеллектуальной собственности.

Я немного другом. Я не про право, я про экономику. Представляете, восемь академических институтов, эффективность каждого, как без паровоза, потому что много заложено фундаментальной науки. Есть одна на эти восемь институтов разработка, которая стоит на рынке, грубо говоря, 100 рублей. За столько у вас её купят. Но так как организация должна кормить все восемь институтов, вы дешевле, чем за две тысячи продавать это не будете. Вы пойдёте к государству брать эти деньги. Вот что я хотел уточнить. А потом она никому не будет нужна, вроде все отчитались, а её никто не берёт, она дорогая.

Здесь очень важный вопрос вы затронули. Что такое институт, что такое инновация и кто инновацию должен делать? Академическая наука по уставу и институты не должны заниматься инновационным процессом. Естественно, есть определённое понимание, что это всё равно нужно делать. Но эта созданная компания не обязательно будет кормить эти восемь институтов. В консорциумах и здесь участвуют конкретные разработчики, конкретные руководители. Вот и всё. Это конкретные разработчики продуктов. Это административное объединение может быть восьми институтов, а не учредители этого консорциума. Это конкретные разработчики конкретных продуктов.

Спасибо.

Мы всё время говорим о прошлом, но совершенно очевидно, что научные разработки — это скоропортящийся товар. Никто не стоит на месте и всё очень быстро бежит. Мы сейчас видели презентацию доклада г-на Иващенко, которая реально показывает, куда нам надо в ближайшие десять-двадцать лет двигаться, бежать, и какое фактически количество продуктов нам надо создать. Здесь встаёт ещё один вопрос: насколько высока производительность труда в институтах, которые сейчас занимаются наукой? Потому что ни для кого не секрет, что себестоимость разработок дешевле, чем из-за границы. Но какой выход с одного сотрудника мы получаем в результате? Я не знаю, может, у г-на Иващенко есть ответ на этот вопрос. В среднем по России производительность труда в научных институтах какова? Это важный вопрос, потому что нам надо догонять.

Он не совсем корректен, потому что у нас производительность труда конкретной лаборатории бывает более чем высока, но юрлицо, с которым она взаимодействует, это институт.

Мы сейчас говорим о системе. Мы говорим и о системе менеджмента, о менеджерах, которые управляют этими научными организациями. Это тоже один из показателей эффективности труда.

Дело в том, что эти затраты сейчас ложатся не на бизнес, а на государство, [и оно] понимает и отдаёт себе отчёт в том, что тут мы разрабатываем, а тут мы социально поддерживаем и развиваем науку.

Есть такая возможность. Но насколько мы эффективны с точки зрения конкурентоспособности нашей науки, в том числе и в мировом сообществе?

Есть один момент. Я вижу, Виктор Александрович Дмитриев здесь присутствует, руководитель Ассоциации российских фармпроизводителей. Какова коммуникативность с подобными консорциумами у бизнеса? Ассоциация участвует в подобных процессах консолидации научных учреждений для разработки какого-то продукта? Я понимаю, он должен быть востребован каким-то производителем, может, не бигфармой, но участие какое-то в этом процессе должно проявляться достаточно заинтересованно.

Спасибо, Сергей Анатольевич. На уровне Ассоциации мы этим не занимаемся, каждая компания, которая входит в Ассоциацию, имеет свою стратегию развития, и подобные вопросы она решает индивидуально. Если говорить на уровне компании, такие контакты есть, они достаточно плотные и достаточно эффективные.

Коль мне дали слово, я бы ещё на одном моменте хотел акцентировать внимание, потому что достаточно интересный доклад был представлен. Отчасти с этой ситуацией мы были знакомы и расписано фактически по этапам, по годам, в том числе и вопрос инноваций. Но уже есть члены Ассоциации, отдельные компании, которые уже сегодня занимаются инновационными продуктами. Здесь уже затрагивался вопрос рефинансирования. Рефинансирование прежде всего через продажи уже готовых инновационных препаратов, которые сегодня выпускаются бизнесом. Я в данном случае говорю не о коммерческом рынке, где всё понятно — есть рыночные отношения, и каждая компания по-своему решает эти вопросы. Я в данном случае говорю о бюджетных закупках. К сожалению, той нормативной базы, которая существует, недостаточно для того, чтобы те инновационные продукты, которые сегодня производятся на территории Российской Федерации, попадали в эти бюджетные закупки и имели какие-то преференции. К сожалению, для этого не хватает политической воли. Сегодня работают коррупционные, откатные схемы, и потому мы, к сожалению, пока проигрываем иностранцам. Если говорить об Ассоциации, то свою задачу мы прежде всего видим в переломе этой ситуации.

Виктор Александрович сказал насчёт закупок. Хотелось бы вопрос разделить, поскольку есть фармацевтика и фармакология. А мы сейчас обсуждаем фармацевтические аспекты — это создание и доставка лекарств до конкретного потребителя.

Относительно потребителя. Мы должны ставить во главу угла нашего пациента. Когда говорят о поддержке отечественного производителя, о развитии отечественной науки, это достойные цели, но всё равно это методы, как сделать лечение — в данном случае наших российских пациентов — более комфортным и более качественным.

Мне хотелось бы коснуться истории. В 1979—1980 годах ВОЗ признала Советский Союз государством, имеющим наилучшую систему оказания первичной медицинской помощи. Национальные проекты, которые стали внедряться у нас в стране с 2005 года, в принципе, выросли из идеи максимально донести медицину до всех наших регионов, до всех наших глубинок, чтобы люди, независимо от места проживания, имели одинаковую возможность воспользоваться медицинской помощью, особенно первичной медицинской помощью. Если мы сейчас говорим об инновационных разработках, то нельзя объять необъятное. Уже опираясь на то основное направление, которое сейчас создалось, слава богу, появилось, развивается, действует и даёт плоды, — это национальный приоритетный проект, можно говорить в этой связи именно «инновационный проект» — то в плане улучшения системы первичной медицинской помощи [надо поддерживать прежде всего] развитие фармацевтики как разработки и доставки лекарств до конкретного потребителя, а не фармакологию и глубокие научные аспекты.

Второй момент, не так давно проходил II Съезд фармпроизводителей, на котором председательствовал Калинин Юрий Тихонович. Сидя в президиуме с одним из наших крупнейших отечественных дистрибьюторов, мы обменивались мнениями в перерыве. Он говорил: «Как же объяснить некоторым выступающим, что их продукты просто не востребованы? Можно поддержать, можно дать преференции в госзакупках, можно издать какой-то закон, но они не востребованы». Я сам общался с некоторыми нашими очень крупными учёными-клиницистами во время подготовки проведения тендеров по закупкам, когда это был 97-й закон «О тендерах». И некоторые клиницисты говорили, что если вы нам купите конкретный препарат такой-то страны, такую волну возмущения поднимем, что дальше некуда. Не потому что они ангажированы — это специалисты высочайшего класса. Они знают, что если они сделали операцию, и применили этот препарат, то если что-то случается, они должны кивать или на операцию, или на другие моменты, но не на препарат. И наоборот. Поэтому в данной связи, кода вышел 94-й закон, когда мы стали покупать на аукционах, стало лучше, потому что там стала цена. У каждого клинициста было своё мнение в этом плане.

Здесь присутствует академик Арзамасов, у него богатейший опыт проведения фармкомитетов в различных комиссиях, когда обсуждался каждый препарат и его возможность жизни, его возможность продолжения жизни на фармацевтическом рынке, его дальнейшее развитие или его возможная замена. И на каждом заседании фармкомитета, если какой-то препарат снимался, исходя из того, что он не является актуальным, предлагались к введению какие-то новые препараты. На данном этапе использование потенциала не только химиков, разработчиков, но и клиницистов, клинических фармакологов, может, и воздействие в данном случае государства, даст определённый эффект.

Я предлагаю тему насчёт преференций просто закрыть. Это не наша тема. Никто не говорит, что российские лекарства плохие, мы в рамках круглого стола будем активно лоббировать для покупки пациентов. Мы говорим о развитии качественной науки и не более.

Я представляю две организации: Государственный научный центр прикладной микробиологии Роспотребнадзора в Оболенске и, как помощник ректора, Российский государственный медицинский университет.

Сидя на двух стульях, я выполняю пожелания обоих — директора и ректора — о том, чтобы создать устойчивую конструкцию в виде научно-образовательного центра, который решит две задачи, которые мы считаем главными, чтобы наша фармпромышленность возродилась и заработала именно с самого начала от создания новых лекарств. В научном центре нет молодого пополнения кадров, зато много аппаратуры из разных источников. В вузе избыточное количество кадров, которых очень трудно трудоустроить, практически нет реальной аппаратуры, на которой они бы делали науку, получали гранты Роснауки и т.д., в конечном итоге пришли бы в фармацевтическую фирму на работу. Эта идея нам кажется очень продуктивной и мы всемерно поддерживаем готовящиеся постановления правительства [о создании] научно-образовательных центров, которые наполнят конкретикой все разговоры о том, что нужно готовить кадры и оснастить вузы достойным оборудованием для их подготовки.

Второй аспект по поводу коммерциализации. Я сошлюсь на статью в «Национальных проектах» в 12-ом номере за предыдущий год и статью в журнале «Фармацевтическая промышленность» в последнем номере за март-апрель, где мы сформулировали наши пожелания по готовящейся концепции реформы фармпромышленности. Не буду их повторять. Главный вопрос о том, почему учёные должны изобретать велосипед и порох в виде некоммерческих организаций, хотя существует конкретная практика стартапов, которые известны во всём мире. Не надо ещё надстраивать различные государственные структуры, которые будут управлять наукой, — их и так достаточно. Нужно только передать интеллектуальную собственность тем, кто её создаёт, — конкретным учёным. Я вас уверяю, они потратят часть своих интеллектуальных ресурсов, но найдут выход, найдут заказчика, найдут производителя, найдут деньги. Надо им реально дать возможность это сделать. Нельзя некоммерческому партнёрству владеть интеллектуальной собственностью. В названии это заложено: оно не выдаёт прибыль своим учредителям, оно не может интеллектуальную собственность превратить в деньги. Это должно быть только акционерное общество реальное. Этот процесс пойдёт, наступит рынок высоких технологий, NASDAQ, IPO всеми любимое и т.д. — без этого начального пункта совершенно ничего нельзя будет сделать честно. Я вас уверяю. У нас есть сформированный двумя организациями проект, с которым мы пытались до выборов прийти к Сергею Анатольевичу, — биотехнофармпарк. Это 50% государство должно построить набор всех видов производства, субстанций и лекформ всех видов в мини-формах, в мини-количествах. Есть место, есть желающие, есть поддержка отраслевой академии и т.д. Туда придёт и «ХимРар», он уже к нам пришёл в Оболенск в небольшом количестве на испытания своих молекул, чему мы рады. Туда придут на практику студенты четвёртого курса, на работу по грантам, и снизят себестоимость реально.

Андрей Афанасьевич, пожалуйста, по поводу тех инициатив, которые необходимы в Госдуме.

Я думаю, выступавшие коллеги-учёные (поскольку я не только депутат, но представляю академическое сообщество) абсолютно правильно поставили вопрос относительно того, что нам нужно менять законодательство. Здесь существуют фундаментальные проблемы, препятствующие развитию инновационной деятельности в этой и во многих других областях. В этой сфере есть своя специфика, о чём сказала Инна Петровна, поэтому мы эту специфику должны учитывать.

Но у меня предложение очень простое ко всем коллегам, которые выступали на эту тему, начиная с Александра Леонидовича. Давайте нам просто тексты поправок к действующему законодательству, какие мы должны внести. Это самый предметный разговор. Мы будем работать у себя в Госдуме, мы будем работать с правительственными ведомствами, потому что в правительстве, в разных ведомствах существуют разные подходы к этой теме. Правительство большое, бюрократия у нас большая, потому что государство большое. Не такое большое, как нам бы хотелось, и не такое как было, но достаточно большое, поэтому система управления сложная и с ней надо очень умело работать. Не думайте, что это очень просто и быстро можно волевым нажимом решить. Часто оправданные точки зрения у тех или иных ведомств неожиданно возникают на некие проблемы. Чем скорее вы нам дадите, мы этим уже занимаемся, обсуждаем на различных форумах.

Я представляю фракцию «Единая Россия», являюсь заместителем руководителя фракции как раз по всем этим вопросам, поэтому я вам даю обязательство, что наша фракция будет заниматься очень предметно и профессионально. Здесь сидит мой коллега, академик Колесников, тоже депутат Госдумы, причём он в медико-биологической части, я больше по ракетной, но у нас есть некоторая критическая масса депутатов, которая будет этими вопросами предметно заниматься. Мы также готовы ставить вопрос о координации очень высокого уровня в правительстве, вопрос о развитии нашей фармацевтической промышленности и в целом биотехнологий. Вопрос давно назрел, у нас нет достаточно сильных подразделений в госаппарате, которые бы занимались этими вопросами. Мы все опытные люди и понимаем, что для того чтобы реально всё это заработало, нужна сильная бюрократия, которая бы занималась этой проблемой каждый день, подхватывала бы политические решения и трансформировала бы их уже в реальную повседневную политику. Ясно совершенно, что нам надо не бежать, а некоторые рывки совершать. Если в области ракетно-космической авиационной техники, даже электронно-вычислительной техники, у нас есть определённые результаты, в том числе промышленного плана, то здесь положение дел у нас очень сложное.

Нам нужно фактически заново возрождать отечественную фармацевтическую промышленность, но на новейшей технологической основе. Очень тщательно определить точки воздействия. У нас они до сих пор не определены… Надо думать, прежде всего, о биобезопасности, о кризисных ситуациях, которые могут возникнуть не только в нашей стране, но и в сопредельных странах. Тогда мы просто окажемся перед ситуацией, что нам даже не продадут, — не потому, что нас не любят, а потому, что нам самим нужно будет.

Ещё нужно отметить такие направления — совершенно чётко может быть ещё пять, семь, десять направлений, потому что по всему фронту нам двигаться так, как движутся США, как движется Европейский Союз, и сразу претендовать на то, что мы займём позицию первого класса, или даже не первого — следующую за ней, было бы нереально. В любом деле правильно выстроенная система приоритетов и, соответственно, распределения ресурсов — крайне важное дело.

Не могу не отметить: здесь прозвучала критика в адрес Минобрнауки. Я считаю, что, конечно, есть проблемы, но в целом, кажется, что министерство совершенно правильно проводит линию, занимаясь данной проблемой, очень много уже сделало для того, чтобы действительно стимулировать развитие целого ряда исследований и разработок. Но проблема остаётся в этой «яме» (её ещё называют «долиной смерти»), которая для России особенно велика. Она на порядок больше, чем в развитых странах или, к сожалению, в Китае либо в Индии. Это тема не только для Минобрнауки, но и для других ведомств, безусловно.

Если говорить о государственном регулировании в этой сфере, мы должны с вами выработать рекомендации по преодолению «долины смерти». Это один из ключевых вопросов. Очень интересные идеи прозвучали о сокращении сроков, об удешевлении. Я думаю, что здесь очень важные темы — биоинформатика, использование, в частности, высокопроизводительных вычислений в этой сфере, где сейчас идут этим путём. У нас, к сожалению, высокопроизводительные вычисления в биомедицинской сфере, по-моему, не очень развиты, хотя у нас пошли сами высокопроизводительные вычисления не без помощи Минобрнауки, не без содействия, скажем так. Хотя мы деньги добываем на это дело из самых разных сфер, например, из союзного бюджета России и Белоруссии. В том числе они идут на отечественный суперкомпьютер. Поэтому у нас сейчас, даже по результатам этого круглого стола вырисовывается целых пять-семь (я себе пометил), а, может быть, даже 10 пунктов конкретных предложений по программе действий.

Мы, во всяком случае со стороны нашей фракции, со стороны Государственной думы, будем предлагать целый ряд, набор практических действий, о которых я вам говорил. Могу сказать, что мы занимаемся этим, не один год собирали осколки того, что было в Советском Союзе. Кое-что удалось вытянуть, кое-что пока не удалось и не удаётся. В целом я считаю, что все участники здесь занимаются очень важным, нужным, благородным делом для нашей страны. Это наше святое дело — восстановить на принципиально новой технической основе нашу фармацевтическую промышленность. Я уверен, что если мы будем так дружно работать — исполнительная власть, законодательная власть, бизнес, наука, СМИ не последнюю роль должны здесь играть, профессионально и серьёзно подходя к проблеме, — мы обязательно это дело через несколько лет вытянем, соберёмся снова и скажем: «Есть кое-какие результаты». Спасибо!

Спасибо. Мы раньше соберёмся. Да, Сергей Иванович?

Можно мне продолжить? Спасибо большое. Я просто хотел сказать: раз депутатская линия пошла, разрешите мне её продолжить?

Дело в том, что сегодня мы получили такой разрыв между разработкой и практическим использованием результатов интеллектуальной деятельности, потому что мы, начиная с 1991—1992 годов, разрушили корпоративный сектор науки. Соответственно, сегодня, на мой взгляд, главной задачей является восстановление этого корпоративного сектора через систему преференций, льгот, которые надо давать фармацевтическим компаниям, которые хотят зайти на нашу территорию извне, или которые существуют на нашей территории. А при закупках просто определять некие правила игры.

К сожалению, я не могу согласиться с Росздравом. 94-й закон просто безобразен. Он определяет только цену товара и больше ничего. На этих условиях невозможно формировать корпоративный сектор экономики. Невозможно! Его надо отменять срочно, и создавать — о чём сегодня уже говорили — экспертное сообщество. Может быть, на правах саморегулируемой организации. Закон с 1 февраля пошёл в действие, и фармацевтическое сообщество может создать такую организацию. Сейчас идут попытки её формирования на базе «Деловой России», которая была своеобразным экспертным органом, определяющим правила игры при закупках, в том числе, препаратов, и при финансировании научных разработок. Иначе это всё равно будет конкуренция не идей, а лоббистов, близких или далёких от тех, кто распределяет деньги. Потому что координация осуществляется только через два инструмента — через административный ресурс или через деньги и административный ресурс. Другого варианта координации нет. Значит, административный ресурс в науке пользы не приносит. В данном случае он должен поделиться с самоуправляемыми организациями своими полномочиями по экспертизе проектов. То, что создаётся экспертный совет при министерстве, — неправильно, потому что это всё равно зависимый орган, который формируется именно этим министерством. Давайте, если вы хотите регулировать это сообщество. Я тоже буду участником этого процесса. Создавайте саморегулируемую организацию, которая будет партнёром с Министерством образования и науки, Министерством промышленности и торговли; соответственно, оно сможет влиять на ситуацию. В противном случае это будет по-прежнему лоббизм.

Вторая ситуация, о которой я хотел бы сказать. Сегодня на базе «Единой России», на базе Центра социально-консервативной политики создана такая лоббистская, если хотите, группа по развитию промышленного сектора Российской Федерации. Там 18 направлений. Одно из направлений — медицинская и фармацевтическая промышленность, которая без науки, естественно, немыслима. Я являюсь координатором вот этого направления. От «Деловой России» — Шестаков. Какова задача этой площадки? Как раз попробовать скоординировать усилия всех игроков в сфере оборота фармацевтических изделий (или лекарственных препаратов), с тем чтобы представлять, куда должна двигаться эта отрасль. А «Единая Россия» возьмёт на себя обязательство — если сообщество объединится, а не будет опять растягивать проблему в разные стороны, как у нас часто случается, — по законодательному сопровождению развития данного сектора промышленности. Если эта идея вам по душе, то в течение июля будет подписано такое соглашение, отраслевые такие отношения. Партия правящая (Андрей Афанасьевич сказал, он отвечает за науку, зам председателя партии и председателя правительства [ред. — комитета Госдумы], вы, наверное, это помните) поэтому лоббистские усилия, объединённые с усердным умом, в таком случае позволят достичь хоть какого-то результата в обозримом будущем. Не через 20 лет — не к 2030 или 2020 году, а в обозримом будущем. Так что приглашаем вас к кооперации. Андрей Афанасьевич и я. Спасибо.

Спасибо. Вы просили реплику. Только представьтесь.

Иванова Елена Борисовна. 15 лет научно-производственное предприятие возглавляю. Если мы говорим о науке, то более 40 патентов и три премии Всемирной организации интеллектуальной собственности.

Что бы я хотела сказать о науке. Что происходит на самом деле? Мы прекрасно научились анализировать, изучили теорию в этой отрасли. Но что происходит на практике? Мне думается, что нам было бы полезно больше слушать практиков, тех производителей, которые непосредственно производят продукцию. Представьте себе, кому интересно производить продукт, который не будет покупаться на рынке, который не нужен потребителю и который не будет назначаться доктором, который не будет востребован? Производства не будут производить этот продукт. Что происходит с наукой? Она работает как бы сама по себе, она что считает нужным, то и делает. В результате мы дошли до того, что мы приходим в институт и начинаем [рассказывать]: «Мы производим препарат и внедряем в практику на нанобиотехнологиях». А в отраслевых институтах говорят: «А что это такое? Мы этим не занимаемся». Их интересует больше коммерциализация не знаю чего. В результате мы не можем стоять, заводу нужно развиваться, иначе он обанкротится. В этом случае как выход из ситуации создали — правильно Александр Игоревич сказал — некоммерческую организацию — НИИ биоцидов и нанобиотехнологий. Это частный институт, девятая статья закона о некоммерческих организациях. В результате в институтах у нас прекрасные учёные. Но так получается, что есть замечательные учёные, передовые, которые могут и хотят развиваться, но не все это хотят и могут. Поэтому мы в институт отбираем более тех учёных, которые могут и хотят заниматься наукой, я подчёркиваю, инновационной наукой. Они с удовольствием идут в этот частный институт, потому что условия, оборудование, зарплата и оплата труда совершенно другие. Что касается оснащения, сейчас прекрасно. Вот, спасибо и Минобрнауке, что создали центр коллективного пользования, это прекрасные площадки для тех предприятий, которые не могут себе позволить дорогостоящее оборудование — электронный микроскоп или ещё что-то. Появился такой прецедент, и я думаю, что можно позволить себе создавать при своих предприятиях НИИ, которые будут эффективно заниматься инновациями.

И ещё мне хотелось бы сказать о проблеме, которую нужно услышать. Дело в том, что многие производители не хотят брать инвестиции как государственные (если это наука, то тогда они не владеют своей интеллектуальной собственностью), так и венчурные. Потому что тогда у них, учитывая наше законодательство, под угрозой становится собственность завода и предприятия. Поэтому получается, что предприятия работают и развиваются сами. Мне думается — если изучить практический опыт развития… И ещё один вопрос: мы говорим о вложении денег, о путях инвестиций — как это лучше развивать? Давайте посмотрим: у нас уже есть инновационные разработки. У нас более 40 патентов, но я вас уверяю — чтобы эти передовые разработки, за которые Европа просто встаёт на колени, были внедрены в России, надо сделать очень многое. Это весьма сложно. Инновации не востребованы на практике. Я бы хотела призвать к государственному протекционизму, который записан у нас в концепции о национальной безопасности. Приоритет отечественной науки и производства, особенно препаратов полного производственного цикла, должен быть, наверное, однозначным. И в этом случае мы посмотрим, как мы пойдём по пути развития. Спасибо за внимание.

Спасибо. Я как раз хотел узнать мнение Алексея Львовича Конова касательно венчурных фондов.

У меня там даже есть презентация.

Может быть, вы не так страшны для производителей?

Я предполагаю, что все уже устали, а у меня вроде как было запланировано сообщение, поэтому я всё-таки его сделаю. Жалко, что многие уходят. Какие вопросы надо решить, чтобы бизнес захотел и смог участвовать в программах по развитию биотехнологий и биофармацевтики? Очень жаль, что Инна Петровна ушла — там был слайд специально для неё.

Создание и вывод на рынок биодженериков и [препаратов] second class — это первый пункт. А второй пункт: создание и вывод на рынок [препаратов] first-in-class. Это то, о чём я буду говорить на нескольких слайдах и на примере того, как мы пытались партнёрствовать с Роснаукой и другими организациями. Если мы посмотрим на то, что было в Китае и в Индии (об этом уже много раз говорилось), 25 лет назад у них не было ничего. Дмитрий Валентинович может подтвердить. Я думаю, что Виктор Дмитриевич также может подтвердить. Не было ничего. Не было у них никакой биофармацевтики и биотехнологий. Посмотрите, что у них есть сейчас! Тут перечислены те меры, которые были приняты. Поскольку этот слайд уже несколько раз был показан, пойдём дальше.

Какие существуют проблемы. Говорим сейчас про second-in-class. Из проблем первая — чрезвычайная дороговизна импортных препаратов. Второе — отсутствие заказа, назовём это преференцией отечественному производителю, то, о чём говорил представитель Государственной думы. Отсутствие собственных GMP-производств, в России нет ни одного GMP-производства биофармацевтики, ни одного. На нашем примере. У нас есть какие-то собственные разработки, есть препараты на рынке. То же самое есть у «Биокада», то же самое есть где-то ещё, и при этом есть готовность крупных западных компаний к сотрудничеству, к тому, чтобы делать совместное строительство и производство, GMP-сертификацию, даже на то, чтобы подтягивать долицензионные препараты и сопровождать потом это.

Это я говорю совершенно осознанно, мы ведём переговоры с достаточно крупным мировым производителем, который готов с нами сотрудничать на этом заводе, но мы не можем этого сделать без того, чтобы было участие государства, а это участие в софинансировании путём покупки лицензий на себя, это то, о чём говорилось на круглом столе в Минпроме, говорил Андрей Иващенко, это помощь в регистрации или чтобы хотя бы не мешали, и гарантии востребованности выпущенных лекарственных средств.

«Эритропоэтин», «Филграстим», «Интерферон альфа» — это то, что выпускает «Биокад», то, что выпускаем мы. Вот стоимость лечения. В следующей главе — какова доля импорта. А последняя, красненькая, отражает, какие потери несёт государство от того, что отечественных препаратов нет на рынке, они занимают ту долю, которую не видно даже в микроскоп. Если суммировать «Эритропоэтин», «Филграстим» и «Интерферон альфа», вот эти потери, если их сложить, то это новое GMP-производство, просто сразу завод готовый. И это всё second-in-class. Уровнем ниже, скажем, «Интерферон бета», выпускает фактор свёртывания крови, это всё second-in-class, все 100%, инсулин. Даже не хочется эту тему поднимать здесь. А потом, говорил ушедший депутат Кокошин, вакцины — это проблемы biosafety, это уже не second-in-class и не first-in-class, и это совершенно точно государственная проблема.

А теперь посмотрим на first-in-class. Вот я взял в качестве примера моноклональные антитела… Давайте, ладно, по поводу second-in-class. Как можно решить эту проблему? Первый переходный период: бизнес строит и запускает завод, осваивает по лицензии, которую купило на себя государство, причём у государства эта лицензия, и она на тендерной основе тому или иному производителю. Далее идёт производство этого лекарства, поставки тендерных объёмов по оговоренной цене, и на это нужно два-три года, чтобы отбить те инвестиции, не больше. От государства требуются только гарантированные закупки и механизм контроля, причём ФЗ 94 не будет нарушаться в этом случае. Дальше мы переходим к ситуации открытого рынка, это вполне рабочая схема её можно обдумывать, при этом государство по-прежнему имеет механизм контроля, потому что у него лицензия. Теперь результат. Мы в первые годы сохраним импорт, но при этом мы построим собственные заводы и купим правильные лицензии, а дальше у нас начнётся нормальная жизнь, мы сможем обеспечить россиян нормальными лекарствами, выпущенными здесь, мы улучшим качество медицинского обслуживания, а примерно через семь лет мы сможем выводить на рынок инновационные лекарства, потому что у нас этот маховик, наконец, прокрутится. Это абсолютно очевидные вещи, странно, что до сих пор никто не реализовал, это не я придумал, это абсолютно нормальная схема.

Теперь по поводу first-in-class. Какие существуют проблемы по поводу first-in-class. Срок от лабораторной разработки до выхода на рынок, Андрей говорил, 14 лет, хорошо, не менее семи лет, потому что минимум три года — испытания. Высокая стоимость делает западные рынки лабораторий дешевле и быстрее. Что мы тут будем друг другу говорить, консорциум можно создавать, можно ещё что-то делать. Когда ты ждёшь рестриктазу три месяца на таможне — о чём вы говорите? Тут я заказал — завтра она пришла.

Дефицит квалифицированных кадров. В 90-е годы 30-40-летние люди, которым сейчас 45—55, которые профессора там, они все уехали. Разрыв был полный. Сейчас что-то начинается, но это в основном молодёжь 20-25 лет, и все стремятся уехать на стажировку туда. Вот наш пример, такой пример может привести Дмитрий Валентинович. Мы сотрудничаем с ведущими лабораториями РФ, [у нас есть] и собственная площадка R&D с прошлого года, начали там совместный проект. Что нужно от государства — вменяемые условия софинансирования, вменяемая юридическая поддержка на этапе вывода на рынок — больше ничего от вас не надо, коллеги. Просто пример… Жалко, что Ирина Петровна ушла…

Наш опыт 2006 года, когда мы пытались предложить создание first-in-class. Первое, мы подали заявку о заинтересованности. Я говорю, давайте мы заключим с вами конфиденциальность, коллеги, что-то в списке документов конфиденциальности нет. Хорошо. Дальше изменение правил по ходу игры. Вначале подаёшь заявку, а потом тебе говорят, по каким правилам ты будешь играть. Начинается самое интересное. Мы подавали проект, 150 миллионов надо вложить и 150 миллионов вкладывает государство, при этом на каждую вложенную государством копейку ты должен немедленно вложить свои, а лучше больше. То есть цикл развития препарата, цикл, когда R&D сделаны, строят завод, [и тут] «не понимаем» — со стороны государства. То есть по-человечески с кем ни говоришь — все понимают. Но когда смотрят на бумаги, говорят: «Так нельзя, у нас индикатор и мы не можем». Невозможность показать вложения в зарубежную площадку. Мы предлагали, что мы сделаем что-то там, вложим туда, принесём сюда, поставим на производство, зарегистрируем её, это неприемлемо. Проект по разработке лекарства три года, с четвёртого года с нас требуют реализации инновационной продукции, с неким коэффициентом Х к вложенным средствам, это притом что семь лет — это минимум, а вообще 14. То есть как только ты закончил разработку, наступило 1 января, продай на 30 миллионов долларов. Ну, вы чего вообще? Это интеллектуальная собственность, права на интеллектуальную собственность, об этом много раз говорилось, но это притча во языцех.

Опыт 2008 года… (Тут сидит Александр Габибович.) Вот мы собрались или придумали, хорошо, не хотите долгую разработку, давайте придумаем короткую. В мире существует несколько коммерческих систем по изучению воздействия потенциальных лекарств на человека, они сейчас наиболее бурно развивающийся сегмент. Стоимость лицензий — их несколько штук, коммерческих — миллионы евро. Существует несколько академических, они в стадии доработки. Что мы сделали? Мы предлагаем примерно трёхлетний проект, который как-то укладывается в рамки Роснауки, с возможностью выхода на некоммерческое использование с четвёртого года, на коммерческое — с седьмого. То есть это не будет лекарство, это будет некая система тестирования, которая поможет тестировать лекарства. У нас есть участники, лаборатория Габибова, Институт эпидемиологии, уже известны вклады в проект, уже получено финансирование со стороны ЕС на ту лабораторию, требуется 50% со стороны РФ. Есть компания небольшая в России, которая будет делать программу доклиники и клиники, — требуется финансирование. Наша компания, которую мы финансируем в Германии, будет разрабатывать и тестировать. Есть Институт ревматологии, с которым есть договорённость, — тоже требуется финансирование. И мы обещаем, что мы это возьмём сюда, проведём доклинику и клинику и будем наши препараты тестировать. Мы это финансируем и будем финансировать, но в конце. Мы пришли в комиссию Макарова, которая есть при Роснауке, с Александром Александровичем поговорили, он говорит: «Потрясающе и интересно, наша комиссия поддерживает, но это не к нам, это не к нам, потому что это с зарубежными лабораториями, и это вообще проект по программе 2.7, [обратитесь] в комиссию Пономарёва». Мы пришли туда, с Александром Константиновичем встретились, беседовали, он говорит: «Вы знаете, интересно и классно, но это не к нам, это к Макарову». Вот так мы походили несколько месяцев, наши западные партнёры получили финансирование, мы тоже финансируем и ждём, может, правила изменятся. Собственно, у меня всё.

Как известно, «Биопроцесс» выиграл тендер на создание венчурного фонда с Российской венчурной компанией. О каких проблемах финансирования со стороны государства вы говорите?

Очень просто, венчур никогда не будет финансировать. И РВК нам не разрешит финансировать R&D. И не разрешит до тех пор, пока есть то, что показывал Андрей Александрович, — пока есть заведённая на конкретное предприятие интеллектуальная собственность, доказан механизм действия, доказано, что система работает и, вообще, желательно, чтобы начались уже продажи. Вы понимаете, что фонд функционирует в рамках закрытого паевого инвестиционного фонда.

Вы выиграли тендер, то есть вы гарантировали, что у вас есть интеллектуальная собственность, которую вы с помощью венчурного финансирования превратите в коммерческий продукт. В чём проблема государственного финансирования, объясните?

Секундочку, это совершенно две разные вещи. Есть группа компаний, которая ведёт разработки и что-то делает, и есть фонд, где мы одни из участников. Там участники РВК, мы — только управляющая компания, деньги там частных инвесторов, ещё кого-то, наши инвесторы не разрешат вкладывать в проект, который находится на такой ранней стадии. Этот проект, безусловно, получит венчурное финансирование, если его инвестиционный комитет утвердит на совете директоров, но это должно произойти, когда пройдут первые четыре года.

Секундочку, говорим все немного о разных вещах, есть конкретный набор проектов и есть набор механизмов. Отдельные проекты не совпадают с существующим набором механизмов, в том числе это касается фармы. Никто не говорит, что плохие проекты в программе Роснауки, — просто они не заточены принципиально под фарму, потому что существует масса других входящих проблем, и вопрос состоит в том, что мы снимаем под фарму часть проблем, которые есть, которые вытекают из действующего законодательства, поэтому Роснаука в силу этой специфики не может их финансировать. Потому что для других проектов это нормально работает, оно не работает конкретно под фарму, потому что есть вопросы патента, защиты, безопасности и т.д. Либо мы ищем для этих проектов другие механизмы, в том числе госкорпорации, которые снимают вопрос бюджетных денег и не подпадают под эти кванты в год, и то, что вы, Сергей Иванович, говорили про разные лоббистские механизмы. Это и обсуждается. Не надо стараться конкретный проект сунуть под конкретные условия, когда здесь не состыкуется. Сейчас мы выявляем эти проблемы и пытаемся их снять. Вот о чём идёт речь.

На этом слайде я и пытался показать ответ на ваш вопрос. То есть вначале первую яму нужно заполнять какими-то государственными и более-менее дешёвыми деньгами, это делается во всём мире за счёт фондов, грантов, ангелов, инвесторов, — о чём говорил Андрей Александрович. А дальше, когда мы придём к малой инновационной компании, по нашему мандату мы можем вложить деньги венчурного фонда. Я не говорю, что мы их вложим, потому что мы являемся одним из партнёров. Нам этот проект может просто не подойти.

Вы должны меня понять. Я, человек, который представляет в данном случае не только науку, но и государство. Создан инструмент стимулирования инновационного процесса, фонд, Банк развития, венчурная компания, инвестиционный фонд, корпорация, не надо увлекаться, что нанотехнологии переведут фармацевтику в иное русло. Она такой вред может нанести, новые клинические испытания надо проводить. Подождите, не увлекайтесь. Так вот, мы поддержали. 15 миллиардов рублей вкладываем ежегодно в венчурную компанию. Проводится тендер, побеждает определённая компания, которая гарантирует, что она проведёт инновационный процесс и переведёт интеллектуальную собственность в коммерческий продукт. В результате мы слышим разговор о том, что деньги расходовать нельзя. Деньги где лежат тогда? Расскажите мне, пожалуйста. Забавная вещь, деньги выделили, они на тендеры пошли и не используются. Значит, зачем мы это делаем?

Сейчас будут сделаны первые инвестиции фонда, это инвестиции фонда в компании, в которых уже есть продажи, и именно это есть цель инвестирования венчурных фондов. Сейчас в РВК, как вы слышали, создаётся, обсуждается.

А не существующего успешного бизнеса.

Секундочку, на самом деле здесь действительно есть ошибка. Венчурный фонд — это не посевное финансирование.

Венчурные фонды поддержки инновационного развития не оказывают, это механизмы, когда продукт практически появился у компаний. Сергей Иванович, это совсем другая проблема, более того, очень интересный доклад… Хотел бы сразу попросить (тем более что Минпром занимается подготовкой документов по поручению правительства) предложения конкретные ваши, которые касаются финансовых инструментов, и как бы вы думали, эти инструменты чтобы проявили себя именно в инновационном финансировании, на начальном этапе, вот о чём мы говорим. Где у вас написаны гранты, ангелы, инвесторы т.д. и т.п. Система стартапов создана во всём мире, а у нас просто нет механизма именно этого этапа. Этот механизм мы можем предложить той же венчурной компании сделать, Банку развития. Почему в Банке развития до сих пор в меморандуме нет медицины? О чём мы говорим? Нет в приоритетных направлениях фармацевтики. Поэтому эти проекты Банком развития фактически не финансируются, хотя Банк развития это тоже не финансовый инструмент инновационного развития отрасли. Банки вообще финансируют на совершенно иных условиях, и это вы прекрасно знаете. Никто рисковать «длинными» деньгами в банках никогда не будет, поэтому это тоже не наш инструмент для поднятия российской науки в области фармацевтики.

Сергей Анатольевич, я только хотел сказать спасибо за высокую оценку скромного доклада.

Банк развития вошёл в число инвесторов фонда, которым мы управляем, один из мажоритарных инвесторов, это произошло буквально недавно, и мы надеемся, что сейчас мы активно начнём работать.

Отвечая на ваш вопрос, я вам пришлю наш инвестиционный меморандум, и я думаю, что мы выиграли этот конкурс потому, что мы сказали, что несмотря на то, что венчурные фонды во всём мире инвестируют только вот там — вторую часть, мы как корпоративный инвестор на менее 15% нашей активности — активности, а не денег (это может быть чуть меньше, чуть больше) — будем уделять стартапу с самого нуля. Это мы обязательно будем делать. Мы — фонд прямых инвестиций. Для того чтобы обеспечить доходность нашим инвесторам, мы должны все деньги, или хотя бы первые инвестиции, практически сразу сделать в компании, традиционные для венчурных фондов, когда ты можешь быстро выйти. Фонд создан на 10 лет и, я думаю, последующие инвестиции обязательно будем делать в ранние стартапы, они должны быть хотя бы чуть-чуть профинансированы посевными деньгами. Хоть чуть-чуть.

Это понятно. Секундочку, на самом деле у нас сейчас вопрос такой. Небольшая ремарка по поводу венчурных и всех остальных фондов. В принципе да, действительно венчурный фонд создан, да, действительно, говорится о механизмах посевных и прочем, но у нас, у государства, у чиновников, которые будут всем этим потом распоряжаться, совершенно не предусмотрены гарантии от рисков. Вот даже корпорация, которую создали и которая должна делать длинные проекты по семь лет, она заточена на один-два-три года — и дайте результат. Я бы хотел посмотреть, есть ли гарантия того, что люди, которые сделают государственный венчурный фонд, что к ним через три года не придут и не спросят, а почему у вас доходность 50%? Вот есть четыре ПИФа зарубежных, они дают 50%, и никто потом не будет слушать объяснения, что посевные, что вот тут мы проиграли. То есть этого механизма, по сути дела, несмотря на то, что он есть, как бы и нет. То есть нет регламентов и защитных, все будут страховаться, все будут вкладывать не в разработки, где много рисков, а тем более фарма, где клиника, а в простейшие, то есть пойдут по пути венчурного финансирования небольших производств, которые погоду на рынке не сделают, но что-то улучшат, у них уже есть производство, поэтому риск маленький.

Такой вопрос: у нас перерыв или мы кофе по ходу и быстрее закончим?

Вот к тому, что вы сказали… Вопрос в том, что касается венчурных фондов на Западе: из десяти финансируемых проектов реально выстреливают только три, но три окупают затраты…

Это все понимают. Александр Габибович, даю слово вам, и устроим перерыв на 15 минут.

Вы знаете, я хотел выступить более глобально по кадрам, но, наверное, действительно осталось немного времени, и я вам советую сделать отдельное заседание нашего круглого стола.

Я скажу лишь свою позицию, что биотехнологии или фундаментальные исследования — это наука. Рыба второй свежести не может быть. Только люди, публикующие свои статьи в журналах типа Science, Nature, PNAS (Proceedings of the National Academy of Sciences) и так далее, рецензируемых, показывают свои успехи в прорывных областях современной биотехнологии. Я рецензировал ряд грантов и сотрудничал с министерством (оценивал в целом положительно, при всех отдельных провалах общая палитра была неплохая) и смотрел, кто в тех грантах персонально предполагает делать эту разработку. Это очень важно. Я готов выступить на отдельном круглом столе по кадрам. Это крайне принципиальная вещь. Не так всё плохо. Провалы есть, я согласен со своим соседом.

Единственное, есть один вопрос… Я сейчас скажу очень важную вещь в присутствии нашего уважаемого депутата. Вы действительно считаете, что нет GMP-технологий в России? Ну а как же инсулин? Хоть мы его не хотим поминать, но инсулин делается по GMP!

Ну, ИБХ — это пилотное производство. Правильно?

Пилотное, но GMP…

У нас нет GMP-заводов, ни одного, производящего фармацевтику. А в Индии их 200, и построены эти заводы за последние 20 лет.

Да. Ну хорошо. Всё-таки я удовлетворён ответом, что GMP в России есть, потому что инсулин продаётся, и продаётся гормон роста, и целый ряд продуктов, выпускающихся в ИБХ. Конечно, я ужаснулся, узнав от вас, что они делаются не по GMP — логически, если его нет.

Спасибо!

Я хочу сказать очень важную вещь. Алексей, послушайте, пожалуйста. Здесь был затронут ваш вопрос — в связи с мышами и технологией. Я считаю, что действительно то, о чём мы говорим, предполагает синтез, разработку, будь то дженерики — и дальше анализ на животных. В России отсутствует система: с помощью таможни при внесении на российскую почву технологий исследования на животных с изменённым генотипом или использования сывороток животных, полученных на Западе…

Конкретный пример: в моей лаборатории сделано не то, что открытие, но определённая вещь, связанная с диабетом. Мне нужны нокаутные по ряду генов мыши. Мой коллега предоставляет мне сыворотки — потому что сейчас в кармане опасно возить, это невозможно. Это несложный вопрос с точки зрения государства. При ввозе каких-то пилотных образцов, технологий работы с животными… В присутствии нашего уважаемого Павла Владимировича из Минздрава [хотел бы задать его] — это вопрос глобальный, государственный. Потому что на этом мы теряем. Вопрос национальной безопасности. Это действительно принципиально. Мы отстанем здесь, и если кто-то захочет заткнуть наш процесс, который в действительности рисуется не таким уж ужасным; напомню, что в Советском Союзе биотехнология была развита на уровне передовых западных стран. Вот это надо понимать. В 70-х — начале 80-х годов у нас всё это уже было. Вы являетесь представителем? Выше — равно.

Нет, тут на самом деле надо сразу сделать ремарку. Действительно, этот вопрос поднимается, на моей памяти, уже больше года. И по большому счёту поддержку оказывать все готовы, но никто не может нормально сформулировать поправки. Можно с Сергеем Ивановичем поговорить, потому что там есть профессионалы. Нужно конкретно написать, что и где требуется поправить, в смысле, какие поправки вносить…

Нужен закон о таможне, или какие-то…

Поправки в закон? Но учёные это толком не формулируют!

Пожалуйста! Причём я говорю об этом конкретно. В нашем институте — вы знаете, это огромный институт, у нас есть филиал в Пущино, где виварий полностью сертифицирован по всем международным стандартам, он всюду, так сказать, находится — и даже туда [нельзя] привезти по нормальным, законным меркам. Можно сейчас получить животных только как подарок от своих коллег. То есть нормально купить ядро и перевезти его сейчас нельзя. Раньше было лучше, несколько лет назад.

На самом деле, тут дело не в законодательстве, а в таможенном регулировании. Делается это постановлением либо правительства, либо самого таможенного комитета. Я готов — если вы сформулируете терминологию этого обращения — его сделать. Вопросов нет.

Спасибо.

Я могу вам сказать, что я пытался провести закон о биомедицинских исследованиях через Государственную думу. Он встречает резкое непонимание и отторжение. А там как раз можно было прописать частично те вопросы, о которых вы говорите. Посмотрим, может быть, с вашей помощью и с помощью комитета по биоэтике мы попробуем его принять.

Александр Габибович, я со своей стороны тоже поддержу Сергея Ивановича здесь. Если речь идёт о каких-то поправках, или конкретно о постановлениях или распоряжениях в части таможенно-тарифного урегулирования, мы сейчас активно работаем и с таможенной службой, и со службой по тарифам, поэтому — соответственно, можно присылать свои предложения. И мы как федеральный орган исполнительной власти, который в первую очередь заинтересован в нормальных исправлениях в нашем законодательстве, или в принятии новых нормативных документов, мы готовы активно поддержать.

Можно ремарку? Действительно, этот вопрос о перемещении биологического материала через границу сильно сдерживает процесс научных исследований.

И второй момент, очень маленький. Я люблю и уважаю Алексея Конова, мы с ним коллеги, партнёры, у нас очень похожие бизнесы. Но единственное, что я хотел бы сказать: не надо искусственно поднимать планку для производителей. Понимаешь, Алёша, когда мы говорим о громадных заводах по GMP и больших государственных инвестициях, тем самым захлопываем дверь маленьким компаниям, что неверно — раз. А во-вторых, не надо забывать о той себестоимости продукции, которая будет рождаться на этих заводах. Она может оказаться дороже, чем то, что мы импортируем из-за границы. Здесь надо быть очень внимательным при оценке инвестиций в новые проекты и в новые продукты. Спасибо.

Я полностью согласен с Дмитрием, и поэтому считаю, что двумя ключевыми факторами являются: тендеры, то есть тендер может попадать «Биокад», «Биопроцесс», ещё кто-то — кто выиграет, тот выиграет. Если инвестиции в основные средства посчитать сразу, то финансовые показатели этого проекта для инвестора ужасны на первых порах. Но как строился Samsung? Если вы знаете эту историю. Вызвали самого успешного рыбака в рыбацкой стране Южной Корее, и сказали: «Нам нужно Sony, построй нам», и он построил Samsung. Ничего! Сейчас компания живёт, вполне себе конкурирует.

Идея понятна. Спасибо. Я так понимаю, что кофе даётся попутно. Если в зале останемся — лучше к часу завершить. Пожалуйста, только представляйтесь.

Мошкин, «Биохиммаш». Я хотел дать краткое дополнение о случающейся иногда невменяемости государственного урегулирования, о котором говорил Алексей Конов. В Москве, мне кажется, ситуация настолько абсурдная, что даже трудно об этом говорить. У нас запрашивают проекты в Министерство науки и Министерство промышленности, и каковы условия финансирования по субвенциям и субсидиям? Надо вернуть московскому правительство деньги московскими налогами в течение двух лет — те, которые были потрачены на этот проект. Московские налоги — это налог на имущество (2%) и подоходный налог (13%). То есть из, скажем, полученного миллиона рублей этими налогами в течение двух лет невозможно, даже арифметически, два никогда не равняется стам. На федеральном уровне ситуация лучше, безусловно. Но, тем не менее, правила игры иногда бывают невменяемыми. Мне кажется, эта ситуация абсурдна по той ещё причине, что нашими деньгами, деньгами налогоплательщиков, распоряжаются люди так, что мы даже не понимаем, как это происходит. Мы должны участвовать не только в выработке политики, но и вплоть до конкретных процедур. Иначе — политика правильная, а процедуры никак не идут. Спасибо.

Давайте я вас прерву, потому что надо вернуться к теме.

Орешкин Евгений Николаевич, замдекана биологического факультета Московского госуниверситета и первый вице-президент НП «Консорциум Биомак».

Ну, тема сегодняшнего обсуждения, вообще говоря, — «Стратегия развития фармацевтической промышленности». Я бы хотел положительно отозваться о том проекте, который попал мне в руки, рассматривался и был рассмотрен в департаменте и в министерстве. По-моему, очень разумный документ. Во всяком случае, многие члены НП «Консорциум Биомак» с большим интересом отнеслись и дали положительные отзывы.

Благодарю!

Второе — я хотел бы вопреки всему, что было сказано, показать на конкретных примерах, каким образом государство поддерживает развитие инновационного процесса, в частности, на примере университета. В настоящее время наш факультет участвует за деньги Минэкономразвития, собственно говоря, создаёт у себя бизнес-инкубатор. Предполагается, что на этот проект будет потрачено где-то от 200 до 250 миллионов рублей. Причём денег — сколько хотите, столько дадим, только сделайте. Я считаю, что Минэкономразвития поступило очень здравомысляще. У нас на факультете открыта магистратура. Это, как вы знаете, такой способ подготовки кадров под названием «биоинженер-менеджер». На это тоже было потрачено достаточно много денег, но уже со стороны Министерства образования и науки. В прошлом и позапрошлом годах был реализован проект под названием «Инновационный университет»: вот из этих денег, из этого проекта были использованы деньги на создание данной магистратуры. Мы надеемся, что мы сумеем снабдить нашу промышленность высококлассными кадрами топ-менеджеров, поскольку мы рассчитываем на подготовку именно этого. В-третьих, в начале этого года министр Христенко провёл совещание, собрав несколько академиков, на тему: что делать дальше и как. Он сделал очень приятное заявление — если кто-то что-то предложит, то он готов немедленно вытащить из кармана 5—10 миллионов долларов, и отдать. У нас такой проект есть. У двух академиков, участвовавших в том заседании, — у Михаила Петровича Кирпичникова, декана нашего факультета, и у академика Быкова такое предложение есть. Надеюсь, что с Сергеем Анатольевичем мы встретимся, и я более подробно расскажу.

Главное, чтобы он был в тех брюках, где находятся карманы.

Теперь насчёт не министерской, а государственной поддержки. Не так давно Андрей Афанасьевич Кокошин провёл совещание с участниками консорциума и стимулировал создание и развитие одного отраслевого фонда. Надеюсь, он его поддержит до конца. Как раз для финансирования краткосрочных проектов, для технологического и технического перевооружения предприятий отрасли. Если, дай бог, мы сумеем это сделать, [то добьёмся] поддержки мегапроектов на самом высоком уровне. Это очень приятно.

И также он стимулировал деятельность, в том числе факультетскую и нашего консорциума, по созданию технопарков. Могу сказать, эта тематика сейчас находит очень большой отклик и интерес. Буквально вчера на территории «Биохиммаша», одного из членов консорциума, было проведено совещание с участием заместителя префекта Северного округа. Обещалась всяческая поддержка идее создания биотехнологического парка в Москве. Я побеседовал буквально сегодня с одним из руководителей департамента науки и промышленной политики московского правительства — полная поддержка!

Позвольте, я на этом завершу своё краткое выступление. Хочу подчеркнуть, что государство, в общем-то, старается. И мы должны ему помочь, чтобы эти старания не пропали впустую, а вылились в нужное дело. Благодарю за внимание.

Спасибо. Ну, я так понимаю…

Мы придём к Евгению Николаевичу за кадрами!

Всегда готовы.

По поводу программы развития науки в Российской Федерации, я тоже прочитал, ознакомился, выдвинул свои предложения и замечания. Я сейчас хотел бы сделать акцент только на двух пунктах.

Правительством выделяются действительно большие деньги, и они становятся ощутимыми. То есть это не пять копеек, не два миллиона — это деньги заметные. При этом кто будет ими распоряжаться? Где те менеджеры, которые будут управлять этими инновационными проектами? В чём проблема? Когда выходит инновационное предприятие на рынок за этими менеджерами, за директорами, за руководителями проекта, с чем оно сталкивается? Оно сталкивается с конкуренцией со стороны банков, нефтяных компаний, газовых и прочих за этих людей. То есть эти предприятия должны платить столько же, сколько газовики. Этого нет, а значит — в инновации приходят более слабые люди. Ну, либо у них какая-то другая мотивация.

Вторая проблема. Год назад не было денег Российской венчурной компании, сейчас они появились. Одну дыру закрыли. Уже было ясно, что будет другая дыра, предыдущая. Сейчас мы о ней начали говорить. Ситуация очень быстро меняется. За один год мы поняли, что у нас есть дыра. И сейчас идут разговоры о том, что правительство выделит деньги и на стартап. Какая будет следующая дыра? Насколько я понимаю, это контакты между теми проектами, которые сделаны, и промышленностью. Дмитрий Морозов очень любит говорить о том, что деньги надо брать с рынка, да? Но, на мой взгляд, в настоящее время фармацевтические производства совершенно не заинтересованы в новых продуктах. Все те контакты, которые у меня были с заводами, отторгают новое.

Андрей, нет продуктов! То, что вы называете «продуктами», — это не продукты, а в лучшем случае недоделки. И производительность труда очень низкая в области исследований. Ни одна из научных организаций на сегодняшний момент не конкурентоспособна.

Дмитрий, можно я до конца скажу?

Да.

Бывает разное восприятие этого продукта. Видно людей, когда они заинтересованы и не заинтересованы. Когда люди ведут дискуссию, и когда они смотрят мутным взглядом. На мой взгляд, я скажу резкие слова, старой отечественной промышленности инновационные разработки не нужны. У них всё хорошо. Новым — таким, как «Нижфарм», например, они нужны. И «Нижфарм», сделанный под руководством Младенцева, переживает резкий взлёт. Но эту проблему, я думаю, мы решить не можем. Мы её просто можем обсудить. До тех пор, пока передел собственности не произойдёт там и не уйдут старые менеджеры и собственники просто в силу неэффективности, и пока не придут новые, которые начнут «всасывать», мы можем только наблюдать это со стороны и чего-то ждать. Ничего сделать невозможно. Вот такие существуют проблемы.

В науке новый менеджмент нужен, и в тех научных организациях, которые сейчас занимаются…

Он нужен везде.

Везде, да. На самом деле, это очень большая проблема, потому что они очень неэффективны. И никто из коммерческих организаций… Бигфарма, вы говорите? Мы вчера общались с бигфармой — они даже слышать не хотят! Им неинтересно, потому что там совершенно другие люди. Они не успевают по затребованному времени. Они совершенно не смотрят туда, куда направлена тенденция развития фармацевтической промышленности будущих 30 лет (сейчас уже примерно такие перспективы, то, что показывал Андрей Иващенко). Этого нет. Они носят те разработки, которые в основном уже с достаточно большим «душком» от Советского Союза, ходят и получают гранты. Я просто знаю. Я прошёл все те же самые этапы, как прошли многие из тех, кто пытался реализовать некие разработки советского времени. Оказывается, разработок не так уж много — вы это сами прекрасно понимаете. Они уже устарели. Лёша Конов тоже здесь — они тоже этот этап прошли и, насколько я понимаю, сейчас занимаются уже своей отраслевой наукой. Как бы свой институт. У нас тоже есть свой институт. Он работает на основе пятилетних планов по совершенно чётким, понятным задачам, и выдаёт рыночные продукты, которые нужны людям, Минздраву.

Но, к сожалению, от Минздрава до сих пор нет чёткой и внятной политики — какие продукты нужны. Насколько я сейчас понимаю, Министерство промышленности занимается тем, что формирует концепцию, и там есть эта концепция импортозамещения. Ну почему наши великие академики не помогают в области импортозамещения? Огромная проблема! Например, вакцины мы завозим, всегда были лидерами, Советский Союз всегда был лидером в области вакцин, а сейчас завозим. «Гепатит» завозим, «краснуху» завозим, много чего… почему мы это до сих пор не сделали? Смешная задачка, грубо говоря.

По вопросу эффективности отраслевых институтов и тех институтов, которые входят в Академию медицинских наук. Он самый главный. Они должны выдавать рыночный продукт, как минимум для той страны, в которой мы сейчас находимся. Но нет такого, к сожалению. Все рассказывают о каких-то будущих виртуальных консорциумах.

Секундочку. Давайте, во-первых, выключим микрофоны — те, кто сейчас не говорит, по крайней мере. Потому что гасится.

Во-вторых, ремарка, чтобы вернуть дискуссию в понятное русло. Те академические институты, которые существуют что в РАН, что в РАМН, по статусу, по корпоративной культуре, по всему, чему угодно, не настроены на инновации. Есть отдельные лаборатории, которые могут, хотят и готовы это делать. В принципе, задача Роснауки — как раз помочь тем лабораториям, структурным подразделениям найти выход на рынок и это эффективно профинансировать. Отдавая себе отчёт в том, что сам институт, в принципе, не очень эффективен, и понимая, что бизнес заказывать не будет за те деньги, за которые лаборатория, расплатившись со всем институтом, выставит, государство платит поэтому в том числе какую-то социальную мзду институту, лишь бы это было.

Но опять же, мы сейчас говорим: почему есть проблема с именно этой программой, с механизмами? По другим направлениям, где нет жёсткого понятия безопасности и права можно передать, бизнес всё-таки приходит. Есть такое понятие «по заказу бизнеса», когда он финансирует, государство финансирует, потом он забирает авторские права и что-то с этим делает. В принципе, это работает, с поправками, конечно. Но с точки зрения фармы не работает, к сожалению, вообще, потому что совместное патентование. И получается, что нет заказчика. То есть деньги есть, проекты финансируются, а конкретного заказчика, который всё это заберёт, пока нет. И поэтому становится неэффективно.

Вы знаете, ещё такой вопрос. Есть чёткое понимание: те фармацевтические компании, которые сейчас на рынке существуют — мы вчера много общались, и даже вопросов не стояло о химических субстанциях — они хотят результат. К большому моему сожалению, большое количество институтов (в том числе отраслевых, я не говорю об академических) на результат не заточено. Они заточены на процесс, и в момент процесса — на освоение денег. Что получится? За конечный результат никто не несёт ответственности, к сожалению. Так очень часто бывает. Бывают, конечно, и другие примеры, но наш опыт общения негативен.

Идеология программы ФЦП на самом деле не такая. Никогда не ставилось во главу угла, что Роснаука финансирует результат, а потом пытается этот результат теми или иными способами, так сказать, вручить бизнесу. Первый посыл был бизнесу (просто бизнес не сюда приходит): у нас есть вот такая наука, мы понимаем, что они пока не совсем эффективны, и мы готовы своими деньгами воздействовать в том числе на эту эффективность. Давайте попробуем сделать что-то вместе. Но так как бизнеса нет, получается вот это доморощенное «не пойми, что», и по этому направлению есть проблемы. Их тоже хотят в рамках этой программы решить.

Прошу — только представляйтесь.

Розиев, директор компании «Медбиофарм». Я бы хотел немного всё же высказаться по стратегии развития фармацевтической отрасли на примере нашего собственного опыта.

Мы присутствуем на рынке порядка 10 лет и занимаемся разработкой и производством субстанций. Я бы хотел сказать: думая о стратегии и определяя, куда нам развиваться, мы решили, что в первую очередь надо посмотреть, а есть ли тут рынок, есть ли тут заказчик? К сожалению, сегодня за столом мы говорим только об отечественном заказчике, и от имени науки говорим только об отечественных фармпредприятиях. Мы посмотрели немного шире на эту ситуацию.

Как вы все видели из предыдущих докладов, на самом деле рынок есть и он достаточно большой. Сегодня заказчиками активных молекул субстанций являются в первую очередь крупные фармацевтические компании, глобальные — такие, как Pfizer, Novartis и другие, — они сегодня готовы вкладывать очень приличные деньги — от четверти и более в аутсорсинг, развитие и поиск новых молекул. Они сегодня готовы сотрудничать с научно-исследовательскими институтами, всеми теми, кто сможет предложить какие-либо новые продукты. Это первый посыл, исходя из чего, мы и думали о стратегии развития своих собственных продуктов. Мы выходили на этот рынок, мы посмотрели, как быть и что нужно делать в тех же Соединённых Штатах.

В частности, уже два года одна из наших молекул исследуется в Буффало, в Институте рака имени Розуэлла Парка. Академик Гинцбург ушёл, наш общий знакомый Андрей Гудков как раз заинтересовался одной из наших молекул. Они проверили у себя эту молекулу, посмотрели у себя по контрольным точкам и убедились, что заявленные параметры соответствуют тому, что мы говорим. И после этого между данным институтом и Медицинским радиологическим научным центром, той базой, которая есть в городе Обнинске и которая очень хорошо работает с нашей компанией, мы начали говорить о возможном сотрудничестве.

Буквально недавно, полторы-две недели назад сюда приезжали представители американской компании, наши соотечественники. Это очень серьёзные и уважаемые учёные, которые уже нам предлагали здесь, по сути, лицензионную покупку их молекулы. С какой целью? Понятно — те сроки, про которые говорили, для того чтобы эта молекула могла выйти там на рынок. То есть там первая, вторая, третья, четвёртая фазы клинических испытаний. Здесь гораздо быстрее можно было бы их молекулы довести, провести все необходимые клинические испытания, вывести на рынок — и это им давало возможность быстрее проходить и получать капитализацию своей собственной молекулы.

Таким образом мы для себя определились: на самом деле надо смотреть и выходить на глобальный рынок, на рынок глобальных активных молекул и субстанций. Там сегодня потребители есть. Если же там наши разработки оказываются не нужны, надо заниматься чем-то другим. Находя там этот рынок, причём цивилизованно проходя его, уже можно будет говорить о том, чтобы здесь, в нашем отечестве налаживать соответствующее производство. Тех, кто готов будет таблетировать, пожалуйста, их очень много. Они будут стоять в очереди за этими активными субстанциями. Сегодня в Обнинске, создавая парк активных молекул, как мы его назвали, биотехнопарк… Нам уже удалось создать, он функционирует и есть соответствующие решения правительства, выделяется около двух миллиардов рублей на создание инфраструктуры. И сегодня только-только, через два года мы начинаем друг друга понимать с властью, с наукой, с предпринимательством — о том, что технопарк не является просто площадкой, под которую подведена инфраструктура. Это целая система, которую нужно создавать для того, чтобы сопровождать молекулу. Как бы там ни было, мы всегда будем говорить на разных языках — наука и предприниматели, наука и бизнес, наука и венчурные финансисты. Потому что, по сути, это такая ситуация…

И сегодня, создавая парк активных молекул, мы пытаемся преодолеть именно эту дистанцию. Мы, будучи сами из академической среды, сами работаем с научными центрами в Питере, в Сыктывкаре, в Москве и в других городах, находим идеи. Эти идеи — ещё ни в коем случае не продукт, который можно было бы предложить венчурному финансисту или же фармацевтической компании. И мы ставим главную задачу: довести эту молекулу, идею до того продукта, до той стадии, когда она начинает быть востребованной. Говоря о стратегии развития, ключевое звено, как вы уже говорили, то, что надо заполнить эту яму своими собственными возможностями и силами.

Что есть сегодня для этого в городе Обнинске? У нас есть Медицинский радиологический научный центр. Центр, у которого есть огромная экспериментальная база. Это не просто клиника, но ещё и физики, химики, биологи, математики. Это и полноценный виварий. Это люди, которые владеют определёнными технологиями по проведению соответствующих испытаний. Накоплен более чем 45-летний опыт работы по исследованиям активных веществ. Это власть, которая понимает, действительно, это направление нужно развивать. И сегодня нам удалось в Калужской области в приоритетные направления развития завести биотехнологии, фармацевтику, медицину. Это сегодня прописано. Фактически та идея (не просто технопарк, но ещё и парк активных молекул) уже сегодня поддерживается. Это, можно говорить, и бизнес. Мы тоже являемся представителями бизнеса. Да, сами из академической среды, но уже 10 лет работая на этом рынке, немного повозившись, понимаем, что это такое, мы уже по сути дела знаем каждое из всех тех звеньев, с которыми нужно сталкиваться по тому пути, доводя идею до конкретного продукта.

Поэтому, в принципе, говоря о стратегии развития фармацевтической отрасли, я бы, наверное, не стал говорить, что наука у нас существует отдельно, производственники — отдельно, заказы нужно, чтобы кто-то давал, чтобы поддерживало государство… Наверное, нужно подходить к проблеме системно. Нельзя просто поддерживать стартап. Вот эта замыленная идея насчёт того, что из 10 проектов будет развиваться только один, я считаю, что она неверна. В нашей российской действительности каждая вторая молекула, по сути, нормальна и готова, если она сумела выжить и до чего-то дорасти. Мы сегодня не говорим о тех учёных, которые не здесь, за круглым столом сидят, а работают в США и активно пробивают свои молекулы. Но как они их туда продали? Сколько за это получили? Вы сами прекрасно представляете: может быть, сотую, а может, и тысячную часть того, что они смогли бы получить, если бы вышли на этот рынок цивилизованно.

Поэтому я бы предлагал, говоря о стратегии развития фармацевтической отрасли, подходить комплексно и развивать определённые центры: будь то Новосибирск, будь то Москва, как сейчас говорили, будь то Обнинск — где есть все необходимые условия для того, чтобы действительно выходить на данный рынок. И вообще, говоря о фармацевтической отрасли, нужно выделять приоритеты. И надо акцентировать своё внимание на тех прорывных молекулах, которые мы смогли бы вывести на глобальный рынок. Речь здесь идёт не о тех 50 миллионах долларов или евро, приходящихся на каждую молекулу. Надо в принципе делать акцент на возможные бестселлеры, когда речь должна идти от одного миллиарада долларов на возможную молекулу. Спасибо за внимание.

Понятно, спасибо. Сейчас, одну секунду. Только представьтесь.

Профессор фармацевтического факультета Рязанского медицинского университета, советник заместителя председателя Всероссийского общественного совета медицинской промышленности, доктор биологических наук, Леонидов Николай Борисович.

Я, конечно, могу порадоваться за «Биомак», за его, можно сказать, благополучие. Но, к сожалению, это редкое состояние нашей реальной промышленности, которая сегодня есть.

Я хотел продолжить мысль предыдущего автора, и всё-таки действительно сосредоточиться именно на концепции, программе создания и развития фармацевтической промышленности. Здесь, я считаю, должны быть две опорные точки, которые будут основой нашего рассуждения, — это решение Совета безопасности от 7 февраля 2007 года. Есть результаты, материалы съезда по ВРОС МП, который прошёл 27 мая этого года, где некоторые из здесь присутствующих руководящих товарищей были, но ушли после маленького перерыва. К сожалению, примерно такая же ситуация намечается и сейчас, когда некоторые люди [ушли], которым, по моему мнению, надо было бы услышать, по существу, вещи, которые мы достаточно долго обсуждали.

Я хотел бы выразить несколько, может быть, очень спорных, мнений, которые касаются реальной ситуации сегодня, и которую необходимо разрешить. Страна обязана и будет решать эту проблему создания промышленности. Как человек, который больше 30 лет работает в области создания препаратов, производства препаратов, реализации препаратов, и много-много лет уже преподаёт высшее фармацевтическое образование, я хочу сказать: все ли мы понимаем, особенно представители академической науки, что практически большинство их разработок в какой-то мере бессмысленны или неэффективны для отечественной промышленности? Это некий запев. Более того, сама… и вот здесь я хочу вернуться к нашему первому исходному автору. Это Центр высоких технологий «ХимРар», который действительно очень интересен, но предложенная концепция нереализуема и принципиально ошибочна. Поймите, мы находимся в ситуации, где, с одной стороны, как говорил наш президент, говоря о коррупции, фармпромышленность есть синоним этого состояния, а с другой стороны, есть системный кризис. Если он существует, то должно быть и системное, то есть многофакторное, решение. Нет одного решения. Мы в сегодняшней разноголосице выступлений, очень благоприятных, а по существу, проблемных, видим, что нет общего понимания. Дело в том, что есть некие глубинные процессы, которые мешают или делаю практически невозможным решение всей проблемы в рамках существующей парадигмы. Парадигмы дженериковой, парадигмы сегодняшнего состояния промышленности и тех инновационных разработок (всего, что угодно), которыми отдельные изобретатели, институты, центры занимаются. Каким-то образом часть рынка, так или иначе, с тем или иным успехом захватывается. Почему в принципе (это, кстати, беда ещё и Советского Союза, об этом много писалось) за столько лет при таком великолепном научном потенциале, такой базе в России не появились ни Pfizer, ни Merck? По существу, у нас объём мирового рынка — 1% и того меньше. Практически рынок сейчас стал расти. Но мы находимся среди стран третьего мира.

Что сегодня абсолютно мешает нормальному развитию отрасли? Прежде всего то, что сейчас называется «не гармонизация уровня контроля качества». Да, в Минздраве наконец-то поняли, что необходим единый уровень требований к лекарственным субстанциям и препаратам, соответствующий западным требованиям — которые, кстати, очень поменялись только с конца 90-х годов, за последние 10 лет. Хотя здесь мы были в какой-то мере пионерами, у нас за 20 лет ничего не было сделано. Это то, что существующая система контроля качества, контроля требований к качеству у нас принципиально хуже и не совпадает с существующими требованиями к контролю качества западных выпускаемых продуктов. Это приводит к тому… Я не в курсе, знают ли все об этом присутствующие здесь или нет, но сегодня зарубежная, американская фармакопия и европейская, которые связаны единым договором, и японская требуют такие показатели к субстанциям, которые у нас не контролируются. С одной стороны, это приводит к тому, что субстанции, начиная от Китая и Индии, кончая западными, и естественные лекарственные препараты, которые здесь импортируются (а у нас, как опять же вы знаете, импорт составляет 80%), — то, что бракуется там и не проходит по их требованиям на совершенно законных основаниях, импортируется и продаётся здесь, на нашем рынке как инновационное, как хорошее, как брендированные препараты. Я могу просто привести пример. Большой скандал с «Ритонавиром» — это один из препаратов…

Николай Борисович, я просил бы вас подвести всё к сути, потому что у нас осталось не так много времени.

Хорошо. Прежде всего, это не гармонизация контроля качества. Это приводит к тому, что все разработки любой степени инновационности, которые не контролируются по полиморфизму (если большинство знает, что это такое), никогда не могут быть предметом экспорта. И при нормальной конкуренции с западными продуктами они всегда будут хуже. Это раз. Второе: это действительно то, что уже говорилось: даже если сейчас, завтра Минздрав скажет, что нужен такой контроль, такой шаг будет абсолютно бессмысленным. У нас нет ни специалистов, ни приборов, ни денег на эти приборы, которые в течение ближайших двух, трёх, пяти лет способны по существу сделать одинаковый уровень. Это два. Третье: конечно, то, что называется научной основой. Потому что, по моему мнению, на самом деле концепция, которая два дня назад опубликована в «Ремедиуме» как «Концепция инновационного развития отечественной фармпромышленности», вредоносна и нереализуема. Почему эта концепция такова? Она никогда не будет реализована. Я думаю, что аналогичные концепции, основанные на дженериковом состоянии и производстве, в принципе обречены на неисполнение. Опять могу сказать, есть примеры очень мощных фирм, которые показали, что нормальная конкуренция с дешёвыми субстанциями — из Китая и Индии, невозможна. Даже если данные компании поддерживались государственными деньгами, они эту конкуренцию не выдержат. Ориентация на дженерики, потом — лицензионные, это вообще пагубное! Надо, с одной стороны, опираться на специалистов, которые занимаются не столько политикой, общими рассуждениями (которых мы очень много слышали), а знают реальное сегодняшнее состояние прежде всего мировой фармацевтической науки и технологии, реально могут предложить что-то. Нужно менять парадигму. И Кокошин немного об этом говорил; к сожалению, он опять ушёл.

Говорят: надо, надо! Никто не говорит, как надо. А на самом деле сегодня есть три реальных мировых направления в технологиях. Это технология хиральная (получение оптических активных изомеров); это то, что называется нанотехнологиями в разных вариантах дисперсных направленных, в том числе получение разных систем доставки, и т.д.; и третье направление — это система полиморфного модифицирования. Опять же, мы имели огромный приоритет и огромные достижения. Был ещё в Советском Союзе сформирован институт, который благополучно…

Николай Борисович, две минуты у вас осталось. А то потом вы будете говорить, что вам критиковать не дают, но ведь вы сами достаточно тяжело передаёте суть.

Я как раз и хочу её сказать. Вы либо не даёте говорить…

Однако вы 10 минут не можете её высказать! А так…

Тогда я прошу вас предоставить больше времени для того, если хотите слушать! Нужно использовать те реальные технологии, которые могут вместо дженериков дать патентованные, превосходящие по качеству лекарственные субстанции, и лекарственные формы на их основе. Такие технологии существуют. Опираясь именно на оригинальные препараты, которые можно сделать в течение трёх-пяти лет, а ориентир — это список жизненно важных препаратов. Ясно: это главное направление, то есть изменение технологий, изменение парадигмы. Не дженерики. Они должны быть, по идее, исключением из правил, по каким-то определённым показаниям. Реальная промышленность, реальная наука может позволить создать преимущественные препараты, которые при любом нормальном соперничестве с западными аналогами могут иметь преимущества. И тогда будет превосходство по качеству. Это альфа и омега. Дальше всё будет легче.

И могу сказать, что тут уже говорил Кокошин, сегодняшняя административная система, на мой взгляд, абсолютно не даёт даже надежды на успешное решение этой проблемы. Несколько нянек: департамент, Минздрав и так далее. На нашем съезде уже прозвучало предложение — должен быть создан государственный орган федеральной власти. Там было предложено агентство. Я считаю, что это должно быть сделано на уровне комитета, подчинённого вице-премьеру, а может быть — и напрямик премьеру. Он должен объединить эти усилия, чтобы не было — Минпром, Минздрав, всё отдельное. Должна быть единая структура, которая, вероятно, опираясь хотя бы начальном этапе, должна создать пошаговый, подетальный план. Тогда действительно я могу гарантировать, что в течение от пяти до десяти лет может быть не только восстановлена действующая, экспортоориентированная промышленность, способная одновременно закрыть потребность российского рынка по ключевым, самым острым проблемам, но и по существу как бы решать комплексные вопросы.

Тут уже говорилось о проблеме образования, это действительно прекрасно…

Всё понятно. Спасибо большое. Давайте послушаем Сергея Анатольевича и закончим, наверное, потому что, к сожалению, нас очень поджимает время.

Я просто дам ремарку к вашему выступлению. Во-первых, я попросил бы выдавать поменьше критики в адрес государственных, как вы говорите, «нянек». Особенно если эта государственная нянька имеет исторический промежуток времени в течение пяти месяцев — я говорю о департаменте, который я возглавляю. Обратите внимание, это не потому, что я хороший руководитель, а просто реально за пять месяцев эта тема продвинулась. Пусть в рассуждениях, пусть в каких-то конкретных вещах, которые пока только на бумаге, но во всяком случае уже есть реальный отклик от всего фармсообщества, от общественных организаций, от наших потребителей, от фармкомпаний, от федеральных органов исполнительной и законодательной власти. Мы уже приходим к каким-то конкретным документам. Уже речь идёт о поправках, уже есть поручение правительства и по поправкам к 86-му закону о лекарственных средствах, по разработке стратегии фармпромышленности. Поэтому я считаю, что здесь с критикой надо быть поосторожнее.

Что касается «плохая/ хорошая концепция». Никто не ставит во главу угла, что в Министерстве промышленности и торговли люди могут всё и везде, они безумные гении. Это абсолютно беспочвенное утверждение, потому что мы — демократичное и прозрачное ведомство в части разработки любого программного документа по любой отрасли промышленности. За последнее время в Министерстве промышленности и торговли разработано порядка шести-семи стратегий по разным отраслям, которые очень эффективно работают, хочу заметить. Очень эффективно. Поэтому родился некий документ, который и был вынесен на всеобщее обсуждение. Мы его обсуждаем сейчас, на этом круглом столе, обсуждали уже на 15-20 совещаниях и будем ещё обсуждать со всеми игроками этого рынка, со всеми заинтересованными лицами этого рынка, с другими федеральными органами исполнительной и законодательной власти, с фармпроизводителями, с учёными. Чтобы мы родили документ, который реально помог бы развитию нашей промышленности.

Поэтому я бы хотел здесь подчеркнуть, что этот документ не создают два-три человека в тёмной комнате, запершись на 10 замков, а наоборот, вывесили какой-то проект концепции, проект стратегии, который можно было бы обсуждать и вносить в него коррективы. Я жду от вас конкретной помощи. Понятное дело, критика всегда существует. Но мне нужны конкретные меры, конкретные мероприятия, конкретные инструменты от вас, потому что в первую очередь мы это делаем для нашего пациента, во вторую очередь делаем это для конкретной науки — российской, для конкретного промышленного производства. Давайте конструктивно выдавать предложения, а мы их попытаемся сделать таким образом, чтобы они остались не на бумаге, а реально появились в новых законодательных документах, в новых нормативных документах, в новых регуляторных документах. Вот к чему я всех хочу призвать.

Спасибо большое.

Я вам предложил конкретные вещи! Очень конкретно вам и было предложено — объедините концепцию!

Изложите их письменно и пришлите — мы всё включим в стенограмму. Никто от них не отказывается. Вопрос же состоит не в том, что плохо говорится — просто непонятно, о чём говорится.

Уважаемый председатель, прошу мне дать слово хотя бы на пять минут.

Давайте — пять минут, и мы заканчиваем.

Я представляю Московскую медицинскую академию имени Ивана Михайловича Сеченова, в частности, фармацевтический факультет. В повестке дня, как я посмотрел, стоят три вопроса. Третий вопрос: «Новые кадры, как ключевой элемент инновационного развития». К сожалению, по этому вопросу сегодня было очень мало выступлений, предложений, хотя сама постановка «как ключевой элемент» говорит о том, что можно создать хорошее законодательство. Можно [разработать] концепцию развития, можно решить финансовые вопросы, гранты распределить. Но без кадров — то, что было раньше, мы ничего сделать не сможем. Поэтому я хотел бы несколько слов сказать о том, как можно готовить, как у нас на факультете готовятся кадры. Можно по двум путям, как было на прошлом совещании сказано, пойти: пригласить 500 сотрудников, специалистов из-за рубежа. (Почему не 480 или 520, а именно 500?) Затратить на это миллиард долларов. Думаю, что нам такая система не очень подходит.

Я хочу сказать, что у нас в рамках национального проекта «Образование» было сделано тоже по этой программе несколько хороших работ. Мы учли этот момент. Ну, наряду с тем, что у нас имеется учебно-производственная аптека для отработки навыков, имеется медиатека прекраснейшая — с электронными библиотеками, мы сделали большую работу по созданию проекта нового государственного образовательного стандарта и учебного плана. И в этом стандарте мы учли те изменения, то, что имеется за рубежом и у нас. В частности, в новом учебном плане выделяется 1 069 часов (это пять семестров) для изучения фармацевтической технологии, в том числе промышленного производства, наряду с биотехнологией. А наш вуз является первым вузом, который этот предмет ввёл в обучение. Кроме того, имеется ещё и практика. Предыдущий докладчик уже говорил, что мы можем, конечно, говорить о том, хороша ли работа фармкомитета или плоха, но она необходима. Фармкомитет необходим, или структура, которая будет выполнять его роль. Иначе мы будем иметь те последствия, которые уже были у нас в 70-е годы с «Толедамидом», то, что имеется с вакцинацией на Украине, и т.д. И у нас в частности студенты… Мы тоже готовим специалистов. У нас по фармацевтической химии — 750 часов (четыре семестра) и 324 часа практики. Опять же, в рамках национального проекта у нас организована контрольно-аналитическая лаборатория, со всем современным оборудованием, где у нас работают студенты, аспиранты, дипломники.

Что касается дипломников. Здесь звучало такое мнение, что существует разрыв науки вузовской с промышленностью. Мы знакомились с опытом работы фармацевтических вузов Дании, Швеции и других за рубежом. В частности в Дании я интересовался, какие темы дипломных работ у студентов и аспирантов? Оказывается, что все эти темы определяются фармацевтической промышленностью и ею же финансируются. Каким образом? Я не вдаюсь в подробности, это всё касается законодательства, но факт остаётся фактом: это не та тема, которую на кафедре делает докторант, берёт студентов, и они по его теме работают. Это всё финансируется государством, промышленностью и т.д.

Что касается управления экономикой. У нас в новом учебном плане, который создан в рамках нацпроекта, есть специализация «Экономика фармации», и в этом направлении специалистов мы тоже можем готовить. В частности дипломники у нас 250 человек. Я к тому говорю, сколько специалистов мы готовим. 250 специалистов в год мы готовим, 50 иностранцев из них — франкоговорящие и русскоговорящие. 50 человек у нас на вечернем и заочном отделениях. Куда они идут работать? В настоящее время, конечно, основная масса идёт работать в фармбизнес. Но при создании определённых условий, естественно, они пойдут в фармпроизводство. Это понятно.

Что касается перспектив обучения и подготовки наших специалистов. 250 лет исполняется Московской медицинской академии в этом году, в рамках этого большого юбилея мы празднуем ещё одну дату: пятидесятилетие присоединения Московского фармацевтического института к I ММИ (Московский медицинский институт). Мы на фармацевтическом рынке существуем, как принято нынче говорить, более 70 лет, а точнее 76 лет. Поэтому я предлагаю следующему круглому столу использовать опыт, использовать возможности, использовать базу Московской медицинской академии для подготовки специалистов для фармпромышленности. Тем более что с Ассоциацией фармацевтических производителей такая работа у нас уже ведётся, и мы готовим примерный план подготовки. Спасибо.

Спасибо большое! Спасибо всем участникам. Мы разошлём стенограмму, когда расшифруем. К этой стенограмме мы, наверное, разошлём и список предложений, которые от круглого стола можно будет передать и в органы власти, и в Госдуму. Спасибо!